Гарднер Фокс "Иван Грозный"

Американские последователи Мичурина,

или

как вырастить развесистый гибрид клюковки с клубничкой

Расскажи-ка нам про дружка твоего, Фокса...

«Место встречи изменить нельзя»

Замуровали, демоны!..

«Иван Васильевич меняет профессию»

Не слишком популярный на Западе американский писатель Гарднер Фокс хорошо известен у нас, как автор так называемого «героического» фэнтези», или, если переводить на русский, жанра «пришел, увидел, нарубил» а-ля «великий писатель земли Русской» Роберт Говард. А если еще конкретнее — создатель циклов похождений мускулистых варваров Кутара, Ниала и Кирыка, клонов не менее мускулистого говардовского варвара Конана, борцов с колдунами и демонами, а также любителей пышногрудых красоток в бронированных лифчиках.

Но в данной подборке произведений, коими регулярно снабжает своих преданных читателей знаменитое питерское издательство «Северо-Запад», сей автор предстает в новом, хотя и не менее героическом, амплуа исторического писателя. Надо сказать, что у нас и в Европе авторы, берущиеся за столь непростую задачу, как живописание далеких эпох, а тем более чужих стран и народов, обычно обладают солидным историческим образованием, а в отсутствие такового обращаются к архивам, монографиям и воспоминаниям современников. Или привлекают для консультаций профессиональных историков, как сделал Морис Дрюон, работая над серией «Проклятые короли».

Но авторы далекой ковбойской СШАнии, по большей части, такой «ерундой» не заморачиваются. Берут учебник истории — и вперед, как делал тот же Говард. Вот вам Крестовые походы, вот коварные арабы, а вот старушка Европа XVI века с упырями и оборотнями. И — «к черту подробности!» Главное: герой должен быть мускулистым, меч/шпага/топор длинным, а враги злобными и коварными! Для успеха произведения этого вполне достаточно.

Той же славной заокеанской традицией руководствовался и Гарднер наш Фокс, когда брался за биографию царя далекой и загадочной Московии Ивана Васильевича Грозного. С одним маленьким дополнением, о котором мы поговорим чуть позднее. Надо отдать должное автору — учебник он прочитал внимательно, и то, что касается общих фактов, постарался не перевирать. Vodka from samovara его русские герои не хлещут и с медведями не пляшут. И за это ему большое человеческое спасибо от лица русских читателей. Однако для написания художественного произведения одного сухого учебника реально мало. А то, что дорисовывает не слишком богатая фантазия автора, у нашего читателя в лучшем случае вызывает недоумение. В худшем — истерическое ржание. Я имею ввиду камины и шкафы в русских избах, пол, застланный камышом, в царском тереме, казацкую плясунью Марию Темрюк, шумеров на территории Великого Новгорода, фразы типа «зазвенели струны казачьих арф» и т. п. Но, как говорилось в известном старом анекдоте, «любим ми его нэ за это...» (по крайней мере, поклонники этого автора), а посему давайте перейдем к тому, ради чего этот роман читать стоит.

Прежде всего, из-за того, что к главному герою, коим и является царь Всея Руси, нельзя не проникнуться симпатией и уважением. В отличие от большинства западных соотечественников, писавших о Московии того времени — от Сигизмунда Герберштейна до современных историков — Фокс не только не пытается представить Ивана Васильевича исчадьем ада — злобным садистом, которому доставляет удовольствие сам процесс пыток и издевательств над своими жертвами, но делает нечто совершенно противоположное. Иван IV в его романе — личность сложная и многогранная. Это некая смесь Макиавелли и варвара Конана, да еще с изрядной долей залихватской русской удали в представлениях человека Запада. С одной стороны — дальновидный государственный деятель, собиратель земель русских, успешный стратег-полководец, решивший практически все задачи, которые перед собой поставил: от разгрома внешних (Польша, Швеция, Орда) и внутренних (бояре) врагов России до создания мощной, дисциплинированной регулярной армии и покорения Сибири. Также хочется отметить личную храбрость и воинские навыки главного героя, он — царь-воин, первым врывающийся сквозь пролом в стене на улицу осаждаемого города и одолевающий в суровой сече сразу нескольких противников. Он вызывает на бой и одолевает в тяжелом сабельном поединке простого татарского воина — своего соперника за обладание сердцем любимой женщины... Его лучший друг — казачий атаман Ермак, но даже он для Ивана всего лишь инструмент для достижения главной цели — процветания Руси! Если добавить к этому могучее либидо с не менее крутой потенцией (роман изобилует эротическими сценами любовных утех Грозного с женщинами разных сословий и темперамента), то таким царем просто нельзя не восхищаться.

Портрет идеального властителя несколько портит другая сторона его характера: подозрительность, мстительность и стремление добиваться своих целей любой ценой. Также не обойдены вниманием автора умение героя пытать своих врагов на дыбе, живьем сдирать кожу, сажать на кол и т. п. Однако всячески подчеркивается, что все эти средневековые «прелести» предназначаются исключительно для врагов Руси и самого Ивана Васильевича (на то он и Грозный, в конце концов). Все в лучших традициях наставлений «Государя» Макиавелли.

Роман обрывается на мажорной ноте в середине правления Ивана IV. Но любой человек, мало-мальски знакомый с русской историей, знает, что хэппи энд по-американски Московскому царству, увы, не грозил. Тяжелое поражение в Ливонской войне с утратой западных земель и выходов к Балтийскому морю, возвращенных лишь Петром Великим. Разорительные набеги крымчаков, спонсируемых Османской империей, на южные земли Руси. Смерть наследника Ивана от болезни (а вовсе не от посоха самого Грозного, как клеветнически заявляли западные враги России). Тяжелая болезнь самого царя с симптомами паранойи, вспышками гнева и жестокости — криминалисты, исследовавшие останки Грозного, выявили в его костях превышение ртути и мышьяка в несколько десятков раз по сравнению с нормой, что свидетельствует об отравлении медленными ядами. Не случайно современные историки с удивлением отмечали, что 1-ю и 2-ю половины царствования Грозного Русью управляли словно два разных человека. Все это положило начало последующей великой Смуте и привело Русское государство на грань гибели, утраты суверенитета и смене правящей династии. Впрочем, это уже следующая глава русской истории.

Резюмируя исторические достоинства и недостатки творения Фокса (литературные мы уже разобрали), можно смело сказать: если рассматривать этот роман не как исторический, а как еще одно героическое фэнтези по мотивам русской истории от мастера жанра, то это будет правильным подходом к чтению.

Несколько слов о работе редактора над произведением. Изначально перевод не порадовал — чуть лучше обычного подстрочника. Поэтому задачей №1 стало приведение текста к нормам и правилам современного русского языка. Тех, кто любит в исторических романах, чтобы все было посконно-сермяжно-кондовое, придется огорчить — переписывать каждую фразу и приводить текст к уровню «инда взопрели озимые» редактор не стал. Зато была убрана или заменена на что-то исторически приемлемое часть глупостей автора, не влияющая на сюжет. К другой части, сюжетообразующей, сделаны поясняющие подстраничные сноски. Для всех исторически идентифицированных персонажей и событий приведены их реальные биографии и истории — они перенесены в конец, т. к. слишком велики для обычных сносок, и отмечены звездочками. Те, кому интересна реальная история России, могут обращаться к ним в процессе чтения. Всем прочим их читать необязательно, главное — не забыть поставить в начале романа виртуальный эпиграф: «Все имена вымышлены, всякое сходство случайно».

Желаю интересного чтения и надеюсь, что вы не ограничите свое знакомство с эпохой предпоследнего из Рюриковичей этим романом.

Игорь Петрушкин

 

КНИГА ПЕРВАЯ.

ЖЕНЩИНА ЛЕСОВГЛАВА ПЕРВАЯ

Всадник бешеным галопом несся по огромному белому снежному полю, его обнаженная грудь блестела в серебряном лунном свете почти так же ярко, как лезвие сабли, которую он сжимал в правой руке. Ветер кружил перед копытами серого жеребца маленькие снежные спирали, но снежные вихри еще не скрыли двойных следов саней, за которыми он мчался.

Всадник не обращал внимания на леденящий буранный ветер — проклятие великих евразийских степей, простирающихся от истоков Дуная до Монголии. Гнев согревал его, заставляя кровь струиться расплавленным потоком по венам. Длинные рыжие волосы падали на яростно раскрасневшееся лицо и лихорадочно блестящие глаза, когда мощные пальцы его руки судорожно сжимали рифленую рукоять сабли. Его ярость была почти безумной.

Он был великим князем русским. Иваном Васильевичем.

Но в данный момент он был не столько царевичем, сколько оскорбленным мужчиной. Горечь искривила широкий рот. В санях, которые так стремительно неслись сквозь ночь, находилась хорошенькая блондинка Марина Радиневская, насильно похищенная из загородного имения, куда он привез ее из Москвы. Ее дикие крики заставили его выбежать из терема, где он переодевался в льняную рубашку и шерстяные штаны — как раз вовремя, чтобы увидеть, как ее несут через двор поместья.

В дрожках с ней были Юрий Глинский* и Андрей Курбский*, сыновья могущественных бояр и временами спутники князя в его забавах. Их резкий насмешливый смех, когда они бежали прочь от царских хором, все еще звенел в его ушах.

— Я убью их обоих, — процедил он сквозь зубы. — Клянусь святыми гвоздями креста Господня, — они умрут этой ночью!

Носком ноги он заставил большую лошадь прибавить скорость. Где-то на западе над заснеженными землями завыл волк, и Иван вздрогнул. Он считал себя достаточно храбрым, но у него не было желания испытывать ни коня, ни саблю против этих клыкастых зверей. Впервые сомнение кольнуло его.

Глупо было ехать ночью полуголым. Марина Радинев- ская — всего лишь женщина, глупо погибнуть из-за нее. Для этого юноши, который когда-нибудь — когда Бог и бояре Руси позволят — сядет на трон Владимира Мономаха и будет увенчан его усыпанной драгоценностями шапкой как символом власти, были доступны любые женщины. Нет, дело не только в женщине — хотя последние полгода он часто мечтал о ней, — дело в его авторитете. Над ним без боязни насмехались Шуйские и Курбские, Воронцовы и Глинские.

Ноги подняли его в стременах.

Далеко впереди мигал и перемещался бледно-желтый огонек. На горизонте замаячили небольшие деревенские хоромы — рубленый дом, более богатый, чем простая хата, с резными наличниками и крыльцом, выкрашенными в красный и синий цвета. Вероятно, он принадлежал либо семье Глинских, либо Курбским.

Иван поморщился. Для него это не имело никакого значения. Даже если поместье принадлежало митрополиту Московскому Макарию* и считалось церковным имуществом, он проедет через бревенчатые ворота и убьет любого, кто захочет ему помешать. Этой ночью он будет видеть Марину Радиневскую голой в своей постели или будет убит.

Серый конь с черной гривой и хвостом бежал с легкостью испуганного оленя. Ему не требовалось ни прикосновения шпоры, ни толчка ногой. Иван владел им с тех пор, как тот был жеребенком, и одинокий юноша, почти полжизни просидевший сиротой, вложил в его ухо много тайн. Теперь перед ним оказался длинный низкий дом с бревенчатым забором. Снег лежал на его крыше, а резные наличники окон были усыпаны снегом и сосульками, похожими на сказочные драгоценные камни. Он не обращал внимания на варварскую красоту хором; он знал только, что она укрывает его обидчиков.

Ворота были открыты, тяжелые бревенчатые створки отодвинуты, снег во дворе утоптан. Влетев внутрь, он увидел сани с двумя лошадьми. Они стояли с опущенными головами, выпуская облачные клубы через ноздри.

Меховые одежды в санях были в беспорядке, как будто Марина устроила драку, прежде чем ее внесли в дом. Иван натянуто улыбнулся, соскользнув с высокого остроконечного седла и прочно поставив желтые сапоги на снег.

На расписной двери висел зажженный фонарь. Он постучал по доскам. Когда ответа не последовало, он сделал шаг назад и, подняв правую ногу, вогнал каблук сапога в щеколду.

Дверь раскололась от пятого удара.

Перед ним лежал коридор, стены и потолок которого были расписаны яркими картинами. Он снял железный фонарь и, держа его высоко в левой руке, двинулся вперед.

— Марина! — взревел он. — Где ты?!

Ответа не последовало.

Его желтые сапоги двинулись к большой гриднице, которая представляла собой длинную комнату с высоким потолком, двумя огромными русскими печами и длинным столом со скамьями в дальнем конце, а также рядом больших деревянных стульев и скамей у стен. Над ними висели медвежьи шкуры и захваченные боевые знамена, изредка попадались шлемы и кольчуги. Значит, это собственность Курбских, которые вообразили себя воеводами.

— Я сожгу это место, как заразный свинарник, — поклялся он, идя по большому залу.

Он был уже совсем близко от большой кирпичной печи, когда услышал стук сапог и обернулся. Трое мужиков входили в гридницу, широко улыбаясь ему. Каждый держал саблю и маленький круглый металлический щит. Домашние слуги Курбских, вооруженные для защиты от бродячих банд татар или казаков, которые могли совершить набеги так далеко на север. Рослые и сильные, вероятно, отставные стрельцы.

— Брось саблю, парень, — крикнул один из них.

— Все, что мы собираемся сделать, — это разоружить тебя...

— ...и вышвырнуть на снег.

Иван покраснел. Даже мужики осмеливались говорить с ним с насмешкой в глазах и на языке в подражание своим боярским хозяевам. Давным-давно он обнаружил, что притворство — хорошая защита от бояр, правивших Русью от его имени. Голодный и одетый в обноски, с одиннадцати лет и до прошлого года он был фактически пленником в Кремле. Он давно научился прятать эмоции за пустым и безропотным выражением лица. Как ласка маскируется на зиму, сбрасывая коричневую шерсть и отращивая белый мех, так и он скрывал свое истинное «я» под маской безразличия.

Но теперь он покончит с обманом.

— Отними, если сможешь, — резко прорычал он.

Они смеялись над ним, искренне забавляясь.

— Петушок становится храбрым со сталью в руке.

— Жаль, что он не знает, как им пользоваться.

— Пойдем, Иван-царевич. Пошевели мозгами!

— Не ерепенься, или мы тебя отлупим.

Они расступались, чтобы подойти к нему с трех сторон. Иван холодно усмехнулся, чувствуя, что сердце начинает возбужденно колотиться. Это был его шанс отомстить боярам за все годы рабства, отплатить за обиды, которые на него сыпались, за все их насмешки и неуважение.

Его рука ныла от желания показать, что он не новичок в обращении с клинком. Подобно тому, как он в годы своего отрочества тайно учился у преподобного Сильвестра* и жадно читал рукописные Псалтири, которые этот святой человек тайком проносил к нему в комнату, так и искусству фехтования он научился у Алексея Адашева*, командира дворцовой стражи стрельцов, прежде чем того назначили стольничим княжича.

Он был прилежным учеником. Кровь Рюрика-викинга текла в его жилах, смешиваясь с кровью великого богатыря Александра Невского и Владимира Мономаха, сделавшего себе имя как могучего охотника, так и мудрого правителя. Его тело было высоким и сильным, а постоянные упражнения сделали его твердым.

Теперь, медленно пятясь перед приближающимися мужиками, он вспомнил мудрые советы Алексея Адашева. Троим нападавшим показалось, что он хочет прислониться спиной к кирпичной печке и там встать. Вместо этого он развернулся и прыгнул к ближайшему слуге.

Его огромный клинок устремился к меховой шапке, которую носил мужик. Мгновенно круглый металлический щит поднялся, чтобы отклонить его. В середине удара Иван шевельнул запястьем, и широкое лезвие скользнуло вбок мимо края щита, чтобы вонзиться в шею, где оно встречалось с плечом, незащищенным кольчугой.

Человек хрипло завизжал, его крик потонул в кровавых пузырях, вырывающихся из открытого рта. Широко раскрыв глаза, он застыл, раскинув руки. Затем упал лицом вперед на дощатый пол.

Остальные в немом изумлении уставились на мертвого товарища, и в этот момент Иван сделал выпад. Его клинок полетел вперед в безудержном порыве. Не успев вовремя поднять щит, человек, которого он атаковал, инстинктивно поднял руку с саблей, чтобы отразить сверкающий клинок. Но тщетно. Толчок, когда сталь разорвала кольчужную рубашку и ребра, едва не вырвал рукоять из руки Ивана.

Третий и последний мужик, пробудившись к жизни, взревел от ярости. Он поднял свой щит и направился прямо к Ивану. Дважды царевич дергал рукоять сабли, дважды не мог ее высвободить из тела. Смерть смотрела на него горящими глазами поверх поднятого щита. Теперь у него не оставалось времени высвободить саблю.

Обеими руками он схватился за рукоять и толкнул мертвеца навстречу последнему слуге. Бегущий человек споткнулся, потерял равновесие и упал на бок.

Иван выдернул из ножен кинжал с рукояткой из слоновой кости. Он прыгнул вперед прямо на упавшего.

Острый клинок глубоко вошел тому в горло. Человек выгнулся в предсмертной судороге, широко раскрыв глаза, не веря в происходящее. Красная пена выступила на искривленном рту.

Царевич откатился, поднялся на колени и уставился на умирающего мужика. Его грудь быстро поднималась и опускалась, когда дикий восторг растекался по венам. Этой ночью он убил троих, один и в смертельной схватке! Впервые в жизни он нанес удар своим врагам! Он поднял голову и обвел взглядом зал.

— Андрей Курбский! Юрий Глинский! — взревел он.

Не было слышно ни звука.

Поставив пятку на грудь мертвеца, в плоть которого все еще был погружен клинок, он выдернул его. Кровь фонтаном хлынула вверх, окрашивая подошвы его желтых сапог в тускло-красный цвет. Он начисто вытер сталь и снова поднял железный фонарь.

Иван Васильевич прошел мимо трупов, лежащих на окровавленных досках. Его сердце пело. Их было так легко убить. Возможно, страхи, терзавшие его в годы отрочества, можно было бы так же легко уничтожить, если бы он взялся за эту задачу!

— Марина! Марина, где ты?!

До его ушей донесся слабый звук. Он напрягся, прислушиваясь. Тишина. Он двинулся на этот звук. Его ноздри раздувались, а глаза метались туда-сюда, как у подозрительного животного. Сапоги несли его по узкому коридору с голубыми дверями по обеим сторонам. Один за другим он открывал их, поднимая фонарь, чтобы заглянуть в пустоту.

Он открыл четыре двери, прежде, чем подошел к одной, которая вела в большую просторную спальню, освещенную десятком свечей. Марина Радинев- ская сидела в большом деревянном кресле, с крепко привязаннымик ручкам и ножкам запястьями и лодыжками, с кляпом во рту.

Облегчение засветилось в ее глазах, когда она увидела его.

Он пересек комнату в три длинных шага, сабля разрезала веревки, пальцы развязали ткань, которая стягивала рот.

— Молчи, — сказал он, понимая, насколько ей сейчас трудно разговаривать. Его взгляд блуждал по комнате, пока он не увидел серебряный кувшин для вина и кубки. Он налил красного кларета и протянул ей.

Марина с благодарностью отхлебнула и позволила помочь ей подняться. Дворянка с польскими корнями, она была на несколько лет старше семнадцатилетнего царевича и находилась в свите его матери, Елены Глинской*. После смерти его отца Василия III*, та была регентшей Руси. В парчовом сарафане Марина казалась бесформенной, но однажды Иван увидел ее лишь частично одетой в Кремлевском тереме, и вид ее полных грудей и белых стройных ног зажег в его чреслах неугасимый огонь.

— Я должна тебе сказать...

Его рука мягко накрыла ее губы, когда он покачал головой.

— Нет. Нет нужды говорить. Просто кивни или покачай головой. Это был Юрий Глинский? Андрей Курбский?

Марина медленно кивнула, и широко распахнутые серые глаза свирепо впились в молодую рыжеволосую женщину. В свои двадцать девять лет Марина Ради- невская немного побаивалась этого юноши. В нем была какая-то дикость — неукротимая жажда жизни и всего, что в ней есть, которая ошеломляла ее более спокойные славянские чувства. Она знала, как сильно привлекает его своим большим, мягким телом, кожа которого напоминала взбитые сливки, а волосы были цвета византийского золота. Яркая чувственность пульсировала в царевиче, и она чувствовала, как ее собственная кровь стучит в ответ.

Она хотела его так же отчаянно, как он хотел взять ее. Его молодое тело было худым и сильным. Для ее удивленных глаз он был похож на поджарого серого лесного волка, дикого и возбуждающего.

И все же он должен знать, что...

— Они все еще в хоромах? — яростно потребовал он.

— Нет. Они убежали. Но.

Иван поднял ее на ноги, придерживая рукой, и повел к двери спальни.

— Наверное, оставили мужиков бить меня, а сами убежали довольные своей шуткой. Ну, не важно. Я одолжу их сани, чтобы взять тебя с собой.

— Царевич, ты должен знать...

— Я знаю, что тебе не следует говорить, вот что я знаю. Нет, пока ты не будешь в безопасности в моей постели.

Он обнял ее за талию, и она улыбнулась ему.

— Все равно, я бы чувствовала себя лучше, если бы. — Твои слова связаны с опасностью для нас обоих? — Никакой опасности... нет... но.

— Тогда тихо. Я приказываю.

Иван нашел овчинную безрукавку и надел поверх нее пояс с мечом. Каракулевую шапку он нахлобучил на свои длинные рыжие волосы и принял позу, достойную восхищения Марины.

— Я пришел тебе на помощь так быстро, что даже не успел одеться. Боже! На ветру так холодно. Я только сейчас оттаиваю.

Из груды меховых одежд в большом расписном деревянном сундуке он выбрал шубу из волчьей шкуры, набросив меховой плащ на широкие плечи.

— Я согреюсь на обратном пути, а? Ведь ты будешь рядом со мной.

Она приложила руку к своему мягкому белому горлу, как будто хотела успокоить боль. Иван подошел ближе и крепко прижал ее к себе.

— В чем дело, малышка? Боль усиливается? А я стою здесь, как безмозглый идиот, и болтаю о жаре и холоде. Пойдем!

Они вышли во двор, где воющий буран гнал перед ними снежные вихри. Одеяния на санях уже запорошил снег, но Иван встряхнул их и спрятал Марину Ра- диневскую в густой мех, так что между черной собольей шубой и бобровой шапкой, которую он заставил ее надеть, виднелось только хорошенькое личико. Он привязал жеребца к саням за длинные кожаные поводья.

— Достаточно тепло? Горло лучше? — спросил он.

Она радостно кивнула и, когда он взобрался на высокое сиденье, прислонилась к нему. Он тряхнул поводьями и свистнул двум гнедым. Могучие лошади рванулись, чтобы освободить полозья от замерзшего снега. Дважды они напрягались, прежде чем сани вздрогнули и вырвались на свободу, а потом побежали, как смазанные лыжи по ледяному насту.

Хоромы остались далеко позади, так как лошади шли резво. Иван был в мире со всем миром. Сегодня он показал свои клыки боярам. Он больше не был испуганным растерянным мальчиком, которого они знали. Теперь рядом с ним была Марина Радиневская. Через час он возьмет ее в своей постели.

Жизнь вдруг стала для Ивана Васильевича светлее, веселее. Он запел дикую казачью песню, старую еще во времена Святополка Окаянного пятьсот лет назад. Марина, стоявшая рядом с ним, тепло усмехнулась и нежно погладила его по бедру.

— Сегодня я новый человек, — сказал он ей. — Уже не просто княжич, а скоро царем стану. Я серьезно. Я поговорю с митрополитом, когда мы вернемся в Кремль, и попрошу увенчать меня шапкой Мономаха до моего следующего дня рождения.

Бескрайняя пустота замерзших степей давила на них тяжестью вечного молчания. Только крошечные серебряные колокольчики звенели на большой дуге над холками лошадей, да слабое скольжение полозьев саней издавало шуршащий звук. Звезды сверкали над головой в черном небе, и слабый, словно с неизмеримых расстояний, ветер шептал среди далеких деревьев. Лесной мир представлял собой тонкую темную линию, протянувшуюся к северу мощной полосой сосен и пихт, берез и дубов.

Иван взмахнул рукой.

— Это мой мир, Марина. Мой. Все мое. До сих пор я никогда не заявлял об этом. Я слишком боялся бояр. — Он повернул голову и посмотрел на хорошенькое личико, окруженное мехом. — Я удивляю тебя, признавшись, что боялся? Только дурак или сумасшедший никогда не знал страха. Мы с младшим братом Юрием уже давно одни, не к кому обратиться за помощью и советом, кроме митрополита, а он священник и ограничен своим саном. Бояре отравили мою мать и посадили Оболенского, ее любовника, в тюрьму, когда мне было всего одиннадцать лет. Я до сих пор удивляюсь, что нас с Юрием не удавили в одну прекрасную зимнюю ночь. Спасла нас, пожалуй, только взаимная ненависть Шуйских к Бельским, Воронцовых к Курбским, Глинских к Стародубским. Они могли ненавидеть меня, но не боялись. Приберегли это друг для друга. И вот меня оставили в живых. Забытый мальчик — плохо одетый, никому не нужный, над которым насмехались — но ему позволили вырасти. У них был шанс получить власть, но они его упустили. Теперь моя очередь.

Его большие руки крепче сжали кожаные поводья, когда он посмотрел на замерзшие пустоши. В его молодом лице была глубокая гордость, а также внутренняя холодность, которая проявлялась в огромном самообладании. Он тихо, почти шепотом рассмеялся.

— Вот дураки! Знаешь, они водили нас с Юрием в пыточные застенки, чтобы посмотреть, как они работают над каким-то несчастным ублюдком-заключенным в надежде сделать нас такими же жестокими и бесчувственными, как они сами. Они никогда не догадывались, что могут научить меня искусству причинять боль, которое когда-нибудь можно использовать против них. Однажды я видел человека, с которого заживо содрали кожу. Я все еще слышу его крики...

— Нет, — прошептала женщина, закрыв глаза.

Его улыбка была натянутой.

— Тебя тошнит, не так ли? Подумай, как это повлияло на меня пять лет назад. Меня тоже рвало два дня. Но я все это видел. Андрей Шуйский заставил меня смотреть, стоя у моего локтя, дразня меня за то, что я позеленел и чуть не упал в обморок.

— Они также давали нам животных, чтобы мы мучили их, приводили с охоты и связывали, чтобы мы их травили. Я старался, как мог, побыстрее убить этих несчастных бессловесных тварей, но мне не часто это удавалось. Богатые дворяне, правящие Русью, не позволяли проявить милосердие. Нет пощады ни животным, ни боярам!

Его собственные хоромы увеличивались в размерах по мере того, как они приближались к их огромным бревенчатым стенам и черепичной крыше. Эти здания в Оструке были летней резиденцией семьи великого князя Василия III, его отца. Теперь они принадлежали ему. С мыслью сделать из них зимнее убежище, он приказал сложить еще больше кирпичных печей в огромной гриднице и в нескольких теремах-пристройках, которые служили спальными покоями, обычно предназначенными для женщин русской семьи.

Сани вбежали во двор и остановились. Иван откинул меха и спрыгнул на плотно утрамбованный снег, перебрался на другую сторону саней и протянул Марине руки. Она со вздохом прижалась к нему. Он задрожал, чувствуя ее так близко, зная, что момент, которого он жаждал последние шесть месяцев, близок.

— Сергий позаботится о лошадях, — сказал он.

Они вместе поднялись по ступенькам на широкое деревянное крыльцо, окружавшее хоромы с трех сторон. Лихорадка возбуждения начала разгораться в его крови. Едва войдя в резной дверной проем, он притянул ее к себе, жадно целуя.

Ее губы были мягкими и свободными, и она не отказалась от языка, который он с диким голодом послал ей между губ. Ее чресла прижимались к нему со странной твердостью — как будто ее плоть была превращена в мрамор заклинанием злого колдуна — но он удовлетворился еще одним поцелуем, а затем повел ее по коридору в большую спальню.

Его слуга Сергий развел огонь в кирпичной печи, и от ее веселого жара на лбу у царевича выступил пот. С усмешкой он сдернул с себя безрукавку из овчины и бросил на стул.

— Теперь ты, Марина, — улыбнулся он, подходя к ней, снимая с нее меховую шапку и расстегивая парчовый сарафан, покрывавший ее от шеи до щиколоток.

— Иван, я должен тебе сказать...

— Без слов, — рассмеялся он, целуя ее в губы. — Нет, пока мы не окажемся вместе в постели. Тогда ты сможешь лепетать все, что захочешь. Пойдем, избавимся от этого платья.

Золотое парчовое платье соскользнуло с ее белых рук. Под ней была тонкая льняная рубашка с красными стежками на воротнике и рукавах. Рубашка ниспадала до середины бедер, обнажая стройные белые ноги. На своих крошечных ножках она носила красные кожаные черевички, подбитые мехом.

— Красивая, — сказал он ей, сбрасывая сапоги и снимая шерстяные порты. — Теперь рубашка. Снимай.

Она выглядела так, словно вот-вот расплачется.

— Я... я не могу. — Она закрыла руками раскрасневшееся лицо. — Это князь Юрий. Он... — она начала всхлипывать.

Иван уставился на нее.

— Что случилось?

Обнаженный, он пересек комнату и положил руку ей на плечо.

— Не надо меня бояться. Что бы ни случилось, я не виню тебя. Курбский и Глинский — это они.

Он был необычайно нежен с рыдающей женщиной, когда она опустила руки и уставилась на него влажными от боли глазами.

— Они причинили тебе боль? Нет? Значит, все не так уж плохо.

Он невольно рассмеялся, стоя перед ней обнаженным, тогда как Марина была только в тонком нижнем белье.

— Я хотел тебя целых полгода, ты это знаешь? Ты мне снилась. Я поклялся, что в одну из этих ночей затащу тебя за длинные желтые волосы в свою постель, если не пойдешь добровольно. Теперь ты со мной, и, кроме Сергия, который не в счет, мы совсем одни. Мы проведем ночь и весь день завтра, и всю ночь, любя друг друга. Разве ты не видишь, как...

Блондинка застонала, наклонившись и обеими руками обхватив мокрое лицо.

— Лучше бы я умерла. О, Матерь Божья, как бы я хотела...

Он схватил ее за локоть, развернул лицом к себе и приподнял за подбородок. Что-то от ее ужаса и страдания затронуло источник страха глубоко внутри него.

— В чем дело? Ты бы не вела себя так, если бы действительно что-то...

Иван задрожал в безымянном страхе. С тех пор как ему исполнилось одиннадцать, он слишком хорошо знал, что каждый восход солнца может стать последним. Бывали времена, даже теперь, когда он вставал с постели после беспокойного сна, хрипло крича от кошмара судьбы, который будил его. Часть этого страха впиталась в его кровь. Совсем немного требовалось, чтобы холодное предчувствие парализовало его жизненные силы.

Его пальцы потянулись к ее сорочке, спуская ее вниз по бледным белым рукам. У него перехватило дыхание, когда белье соскользнуло с полной груди с торчащими алыми сосками. От нетерпения у него задрожали руки.

Судорожным рывком он разорвал тонкую ткань, с резким криком сорвав ее с тела женщины. Мгновение он ошеломленно смотрел на нее.

Ее белый живот был опоясан поясом из чистого золота. От него, замысловатый завиток золотой работы сужался к V-образным формам лона между полных бедер. Там, где металл вдавливался в кожу, плоть протестующе вздувалась.

— Пояс целомудрия, — прошептал он.

Чудовищность шутки заставила его замолчать. Его глаза смотрели на наготу, о которой мечтал его разум, видя ее так близко, такую прекрасную, но запертую от него металлическим обручем. Как бы хорошо Марина Радиневская ни вела себя с ним этой ночью, с таким же успехом она могла вернуться в Москву.

— Ключ? — тупо спросил он.

— Они забрали его с собой.

— И они смеялись?

— Да.

Ярость сотрясала его, как буран сотрясает осину.

— Клянусь Христом на кресте! Никто больше не посмеет надо мной смеяться! Вместо смеха я заставлю Глинского и Курбского кричать от боли. Ты слышишь, Марина? Будь свидетелем моей клятвы!

Его пылающие глаза обшаривали деревянную стену терема, пока он не нашел то, что искал. Он подбежал к стене, сдернул деревянную икону и высоко поднял ее.

— Клянусь этой иконой Владимирской Божией Матери!

— Иван, это святотатство!

Испуганной женщине он казался сумасшедшим, пока она не поняла, что безумие, которое потрясло его, выходило за рамки простого разочарования. Оно глубоко ударило в сердцевину всего, во что верил Иван Васильевич. Он был сыном великого князя Василия. Он станет следующим великим князем московским, наследным правителем земель Руси. В его глазах молодые бояре издевались не столько над Иваном-человеком, сколько над Иваном-царевичем, и этого он не мог простить.

— Ты свидетельствуешь, Марина Радиневская?

— Я свидетельствую, владыка Иван.

Безумие покинуло его. Он посмотрел на обнаженную женщину в золотом поясе целомудрия, потом на икону и содрогнулся. Он благоговейно вернул образ на бревенчатую стену и спросил:

— А ты? Ты будешь смеяться?..

— Нет... Конечно, нет. Иван, иди сюда.

Она протянула к нему руки, но он стоял, опустив голову, покусывая пухлую нижнюю губу ровными белыми зубами, не замечая, что она зовет его к себе.

— Они всегда смеялись надо мной, уверенные в своей силе, — пробормотал он. — Каждая боярская семья содержит небольшое войско. Какая у меня армия? Только две мои руки. Но все изменится. Я сделаю все по- другому.

В конце концов, Марина была вынуждена подойти к нему, обхватить рукой его обнаженный живот, прижаться грудью к его груди, вложенными в ножны чреслами к его паху.

— Прости их, Иван. Помни только обо мне этой ночью.

Ужас коснулся его лица.

— Ты и меня сведешь с ума? Неужели ты не понимаешь, как сильно я тебя хочу? Они отгородили тебя от меня. И все же!.. Возможно, напильник освободит тебя. Но это будет больно. Это разорвет твою плоть.

Мысль о боли заставила ее дышать быстрее.

— Я бы не возражала. Честное слово, нет. Я принадлежу тебе, господин Иван, как и все мы. Освободив меня от этого металлического одеяния, ты нанесешь ответный удар Глинскому и Курбскому.

Эта мысль понравилась Ивану Васильевичу. Как в дальнейшей жизни ему предстояло разрываться между религиозным аскетизмом и чувственностью, так он разрывался и сейчас. В своей теперешней беспомощности его разум обнаружил символизм. Сняв золотые ножны, удерживавшие эту женщину, он тем самым снимет путы, в которой бояре держали его жизнь.