Эмиль Петайя "Чужеземец"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СКИТАЛЕЦ

Так покинутый размыслил:

«Кто меня, бедняжку, создал,

Кто родил на свет сиротку,

Чтоб по месяцам блуждал я

Здесь под воздухом пространным?»

«Калевала»,

«Песнь Ванхат», руна LI, LXVIII

Глава 1

Если кому-то выпал жребий быть, словно чудовищная ошибка, ликвидированным вооруженной командой из трех бесстыжих чурбанов, то новая колония на жаркой, как пекло, планете Рилер 8 на краю изученного космоса — столь же подходящее местечко для такого события, сколь и любое другое.

Даже лучше.

Обогреваемый семью звездами-солнцами, недавно образовавшийся мир все еще неистово бурлил под ржаво-красной оболочкой. Управление материнскими кораблями назвало его, согласно сложившейся традиции, в честь пионера, капитана Осе Рилера, который его открыл. Рилер и весь экипаж его корабля-разведчика были превращены в безликие хлопья пепла непредсказуемым в то время газовым выбросом из некоей трещины в коре адской планеты. Рилер 8 был отвратительного кровавого света и еще более отвратительного нрава, ненадежная ступенька в Еще Более Дальние Миры. По обычаю туда направляли только самых суровых и отчаянных колонистов с материнских кораблей. Его пестрое население состояло из самого разного рода неудачников и бедолаг, которых надо было в конце концов куда-то приткнуть, чтобы материнские корабли от них избавились.

Таким вот ходячим недоразумением и был Куллерво Каси. Если даже имелись в его характере какие-то скрытые черты из приходного раздела гроссбуха, ни следа их не обнаруживалось на его широком суровом лице, в звериной крутизне его мощных плеч, в неловкой косолапой походке обутых в невообразимые стоптанные башмаки ног. Его блуза была сшита из лоскутьев мешковины, которыми протирали гидропонические резервуары; штаны пропитались несмываемой грязью; толстые волосатые ноги были голыми от узловатых коленей до середины мощных икр — и тут встречалась вдруг одна звонкая диссонирующая нота. Его чулки из синтетический шерсти были ручной вязки, что само по себе неожиданно, да еще и ярко-синие. Чулки Куллерво Каси вызывали улыбки даже у квази, запрограммированных выполнять ручную работу для компьютеров материнских кораблей. Прочие колонисты и военнослужащие корчили гримасы или откровенно над ним насмехались. Синие чулки не сочетались ни с этим лицом, ни с этим гротескным телом. Эта странная претензия на красоту никем не признавалась. Она служила основой для более общего и единодушного презрения. Лучше бы ему было их не носить. Если уж он так безобразен и внешне, и душой — то что толку в подобных затеях.

Волоча ноги по хрупкому оранжевому крошеву и повесив голову, Куллерво Каси ничуть не пытался роптать против своей участи. Пинки, когда он недостаточно быстро двигался, действия не оказывали. К тому же дантова жуть пейзажа из нагроможденных скал плюс почти невыносимая жара вне Купола Колонии не позволяли связно мыслить. Участь его была давно запланирована, предрешена его генами.

Куллерво Каси. Само это имя было чужим. Более чем просто чужим — здесь, у звездного рубежа, где чуждость была чем-то само собой разумеющимся. О нем не имелось никаких сведений на его последнем корабле, да и ни на одном из десяти тысяч кораблей, которые бороздили Галактику и пространства за ее пределами, тысячами и десятками тысяч сбрасывая мыслящие семена на любые планетки, найденные где-либо, которые их только вынесут. Конечно же, Куллерво так часто перемещали с корабля в колонию, оттуда — на корабль — и в новую колонию, что не удивительно, наверное, то, что название его родного корабля, не говоря уже о сведениях насчет его возраста и происхождения — самый его регистрационный номер в Центральном Регистре отсутствовал. Это не было, разумеется, чем-то совсем новым. Рождаемость, безусловно, строго контролировалась, но случайные связь отнюдь не были неслыханным делом среди столько миллионов миллионов.

Существование Куллерво едва ли было чем-то примечательным во время великого распространения Человека по Галактике и за ее пределы (теперь — с материнских кораблей, ибо маленькая планета, с которой он произошел, так давно ушла в туман, что само упоминание о ней заставляло брезгливо морщиться, словно Земля — непристойное имя) по следу гигантского колеса, которое прокатывалось примерно по тремстам тысячам звездных колоний по последним подсчетам. Кому было дело, кто такой Куллерво? Да избавиться бы от него! На этот раз есть надежда, что проблема решена. Его регистрационная карточка снова пропущена через компьютер, поставлен штамп:

Куллерво Каси,

происхождение неизвестно

И он убирается прочь. К несчастью, не надолго. Его темперамент, некая окружающая его аура вынуждают взрослых содрогаться, а детей — прятаться и бросать в него камни; это случается снова и снова. Это случается с частотой, прямо пропорциональной заселенности космоса, где возникают все новые колонии, так нуждающиеся в физической силе, что они возьмут даже Куллерво. Роботы дороги. Человек дешев. И если когда-либо человека расходовали, этим человеком был Куллерво Каси.

Рилер 8 — это конец. Последний период его червеподобного существования. В обстановке, когда человек боролся против андроидов и киберов, чтобы дать шанс родиться своим собственным детям, безобразный нарост, вроде Куллерво, едва ли можно было терпеть. Как и на многих других планетах с атмосферой, годной для дыхания, но не на слишком продолжительный период, и, конечно же, не в течение поколений, над единственным городом Рилера 8 высился пластиковый купол, чтобы оградить новых горожан от безжалостного блеска семи огромных глаз, чтобы ослабить жару и не позволить им и их хрупкой системе жизнеобеспечения сгинуть до того, как снова вернется материнский корабль: взглянуть что и как. И вот мамаша уносится, чтобы дать грудь какому-то другому из своих отпрысков, постоянно надеясь, что каждая новая колония удержится и позднее обеспечит место, чтобы приткнуть новых из все порождаемых ею детей.

— Ты — отвратительный ублюдок, Куллерво, — жара вынудила одного из его палачей нарушить немое молчание. Куллерво молча принял ничем не вызванный пинок, который последовал за оскорблением, вытерев пот с глаз, чтобы иметь возможность быстрее двигаться.

Двое захихикали в знак одобрения. Тpoe, как только этот недружелюбный жест обвел весь его новый адский дом и напомнил о том, что близится неприятная работа, решили свалить все на одного.

— Прибей его, Пот, — пробурчал он. — Этого паразита надо укокошить и сбросить вон в ту вулканическую трещину, когда мы до нее доберемся. Или этого тебе недостаточно?

— Нет! — голос Пота прозвучал, словно резкий треск, вылетевший из пересохшего зоба. — Недостаточно. Ничуть недостаточно, Эл! Этот подонок заигрывал с моей сестренкой!

— Дерьмо собачье! Я видел, как все было. Эти зловредные лахудры во время судебной комедии только хныкали, будто что-то эдакое стряслось. Твоя сестренка подкралась потихонечку, как и вся эта орава сорванцов каждое утро, поджидая на углу, когда он выберется из своей дыры, чтобы покидаться в него камнями. Твоя сестренка подбежала и плюнула ему в лицо. Куллерво схватил ее за руку…

— Он до нее дотронулся, черт возьми!

— Вот как?

Что-то в его тоне взбесило Пота, и Пот зарычал. Он замахнулся для удара, Эл легко увернулся.

— Дьявол, да ничего такого я в виду не имел, Пот. Твоей сестренке всего двенадцать. А я имел в виду только то, что он дотронулся до ее руки, ей-богу. Так что? Эти треклятые ребятишки набрасываются на него каждое утро. Бросают в Куллерво камни, когда он выбирается из дыры, в которой спит с тех пор, как его вышвырнули из общаги. Обзывают его. Ей-богу. А что бы ты сделал?

Пот вытер лицо.

— Ребятишкам делать больше нечего. Их нельзя винить. Школа у нас тут аховая, да и поиграть им негде. Надо же им как-то поразвлечься, — он осуждающе уставился в широкую ссутулившуюся спину Куллерво, затем, повинуясь импульсу, схватил его и развернул к себе.

— Взгляни-ка! Хорошенько взгляни, Эл! Взгляни на это рыло! Или ты не считаешь, что оно для того и создано, чтобы в него плевали?

Эл взглянул. Он впервые взглянул очень внимательно. Любопытство смутно зашевелилось в бурлящей голове. Подобно большинству других мужчин, он игнорировал Куллерво, как нечто недостойное его внимания. Он слишком туп, чтобы даже заорать, когда детишки колонистов выкрикивают ему вслед ругательства и бросают в него камни, или когда кто-то отбрасывает его с дороги в узких улицах под куполом.

Возможно, в этом парне и есть что-то большее. Возможно. Лицо было слишком широким, как если бы кто-то схватил его за эти волосатые уши и как следует потянул. Нос Куллерво — ни то ни се — и не столько слишком велик, сколько бесформен. Рот — широкий и пурпурный. Сухие потрескавшиеся губы немного кровоточили. Но редко торчащие крупные, как у хищного зверя, зубы и высовывающийся наружу язык, похожий на свиную печенку, не позволяли даже смеяться над этим парнем. Его спутанные волосы походили на пропитанную мочой копну сена, торча над покрытыми струпьями ушами. Глаза, казалось, вообще не имели цвета, или это только потому, что они были очень глубоко посажены, и вокруг них были очень глубокие складки, почему так и казалось. На бесформенном подбородке имелась расселина, словно это был второй рот, безгубый и вроде бы какой-то непристойный. Его грудь, обнаженная там, где разорвалась блуза во время уличной расправы, была вся в колтунах желтовато-серых волос, и еще гуще росли волосы на тыльной стороне его ладоней с пальцами-обрубками.

— Угу. Ты прав, Пот. Ты чертовски прав, — он задумчиво просвистел.

Капитан колонии Ральф Лангуа был прав, когда не вмешался в судебную комедию, когда поверил на слово зловредным сплетницам, которые сказали, что видели Куллерво, крадущегося там да сям во время периодов сна и пристающего к детишкам. Ничто не было доказано, и никто, даже капитан Лангуа, не поверил по-настоящему, что надо что-то доказать. Но было что-то такое в Куллерво… Что-то неназываемое. Нечто, намекавшее, что для такого создания, как он, любое преступление возможно и даже вероятно.

Работа капитана Лангуа по управлению Рилером 8 была не из легких. Если само пребывание в колонии Куллерво Каси заставляло людей вести себя подобным образом, значит, требовалось одно — избавиться от него. Навсегда. Никакого перевода обратно на материнский корабль, когда тот заглянет в следующий раз. Оказать им всем милость.

— Кэп Лангуа был прав, когда проглотил решение этого шутовского суда, — вслух сказал Эд.

— Конечно. У нас демократия, верно? Что говорит большинство, то и проходит, разве не так? — он сапогом подтолкнул Куллерво вперед. — Но только какого черта кэпу понадобилось выбирать нас?

Они достигли края вулканической трещины. Она была глубока. Судорожно дергающаяся трещина изрыгала струи вызывающих рвоту газов. Невозможно было увидеть, как глубоко вниз она уходит из-за этих гневных оранжево-красных облаков.

Пот подтолкнул Куллерво Каси к самому обрыву: все три исполнителя приговора попятились и подняли бластеры. Куллерво стоял у обрыва, его уродливое лицо омыл внезапный восход самого крупного из семи солнц, что на Рилере 8 обозначало утро. Эта жаркая звезда сделала Куллерво дьявольски красным, заставила его моргать и гримасничать, стоя у вулканической складки, беспомощно болтая руками. Казалось, будто он не понимает, что должно с ним случиться, и все же, когда дула трех бластеров потянулись, сближаясь, к его безобразному телу, руки его поднялись в древнем жесте «сдаюсь».

Сдаться было недостаточно. Умри, Куллерво Каси! Умри!

Их пальцы замерли в неуверенности, как бы смакуя его смерть или не очень-то желая ее вызвать. Затем Куллерво неуклюже пошевелился. Его правая рука, словно волосатый паук, метнулась к разорванной рубашке. Что-тo яркое и остроконечное отразило красный свет восходящей звезды. Из-за этого палачи заморгали, промазали и опустили бластеры.

— У подонка — нож! — вскричал Пот.

— Вот как? Пристрели его, пока он не надумал его бросить!

— Нет! Ножик мне нужен! Пригодится. На вид-то хорош. Не стоит позволять ему рухнуть в пропасть вместе с этим типом.

Пот осторожно двинулся вперед. Впервые Куллерво оказывал сопротивление. Как и его нелепые синие чулки, этот клинок с костяной ручкой был его личным талисманом. Его и только его. Он не должен его потерять, даже когда умрет. Когда Пот, широко шагая, приблизился на несколько футов, Куллерво отскочил в сторону, испустив звериный вопль. Он припал к земле, а его древнее оружие стало рубить воздух между ними быстрыми и беспорядочными рывками.

Пот ухмыльнулся и коснулся спускового крючка своего бластера. Вспыхнуло пламя. Куллерво испустил волчий вой и бросился плашмя на сухую потрескавшуюся землю. Это его движение, как и все прочие, было неловким и неуклюжим, но в тот миг оно себя оправдало. Куллерво удалось остаться невредимым: недолет. И все же это лишило его преимущества, ибо он не смог воспользоваться ножом, когда Пот в гневе бросился на него. Куллерво попытался изогнуться так, чтобы все-таки бросить во врага свой острый клинок, но Пот с громким хохотом прыгнул, целясь своим тяжелым сапогом в запястье Куллерво. Куллерво убрал назад руку, чтобы ему не сломали кости. Восьмидюймовое лезвие наткнулось на кремнистое обнажение вулканической скалы. Сапог ударил по пальцам Куллерво, исторгнув из него невольный крик боли. Удар вынудил его выпустить свой драгоценный нож и сесть, встряхивая сломанными пальцами, как если бы он мог стряхнуть всепожирающую адскую боль. Прошло полминуты, прежде он вспомнил о своем сокровище и потянулся за ним левой рукой.

Пот взглянул на нож и выругался.

Серебристо-стальное лезвие казалось на вид прямо-таки древним, а эта рукоятка из кости какого-то животного, почерневшая в течение эонов, была неправдоподобно архаичной. Она навевала мысли о примитивной жизни в примитивном мире.

Увидев, что случилось, Куллерво Каси испустил дикий крик. Взвыли самые глубины его исстрадавшейся души. Зажатый между землей и обломком скалы, клинок начисто отломился от костяной рукоятки.

— В этой проклятой штучке все равно ничего хорошего не было, — утешил себя Пот. Старье. И все же это его не больно-то осчастливило, вот он и обрушил гнев на Куллерво. — Встать, подонок! Нам предстоит работа!

Бледные, глубоко посаженные глаза Куллерво Каси были прикованы к сломанному ножу. Куллерво зарыдал. Ничто другое, казалась, не имело значения. Он не слышал Пота и не чувствовал толчков сапога. Он подхватил рукоятку и лезвие и прижал их к себе, издавая монотонные сдавленные рыдания невыносимой скорби, вызванной утратой его единственного сокровища, его дорогого и единственного друга. Он был одинок. Одинок. Одинок. Его тайная драгоценность, его pukko, был сломан и бесполезен.

— Встать! — скомандовал Пот. Остальные, брюзжа, ждали. Солнце начинало припекать. Предполагалось, что они уже все закончат.

Куллерво выплакивал свою скорбь, покачиваясь взад-вперед. Затем в ответ на град проклятий Пота лицо Куллерво зловеще поднялось. Он, покачиваясь, поднялся на ноги, в глубине его горла возникали грубые звериные вопли. Затем он заговорил.

Впервые, сколько он помнил, кто-либо слышал произносимые им слова. То не была косморечь. Нет. То был ревущий поток кусачих чужих слов, словно яростные приливы сокрушали скалы. Язык, позабытый на тысячелетия, изрыгался из клеток Куллерво Каси, словно буря, из-за того, что случилось с его рukko. Пот откатился назад, накрытый волной резкого шума. Эл закричал:

— Назад! Все назад! Он стал обезьяной! Подальше от него! Я прикончу эту мразь!

Пот с усилием отвел глаза от того, кто всегда казался бездушным вьючным животным, мишенью для проявления слепой враждебности всех и каждого, и кто обернулся внезапно вихрем необузданной ярости. Затем все трое открыли стрельбу.

Куллерво бросился на них с диким рычанием. Затем с горестным карканьем, похожим на воронье, побежал к краю расселины и прыгнул. Они осторожно глянули через край на клубящиеся массы облаков демонического цвета, разившие жуткой вонью. Ни единого вздоха не донеслось до них, когда безобразный и никому не нужный ком живой ткани исчез в свежей ране планеты.

Глава 2

Хотя это было не ново — пробуждаться от укола чем-то острым, на этот раз какой-то непривычный гнев заставил Куллерво Каси вскочить на ноги быстрее, чем обычно.

Где он? Почему он способен чувствовать боль? А это значит, почему он есть?

Глаза его ничего ему не поведали. Вокруг него было темно. Темно, сыро и холодно. Пока его слипшиеся спросонья глаза озирались, ища каких-то намеков, его руки ощупали угол, в котором он валялся, обнаружив, что угол покрыт камнем, действительно холодным и влажным, как в могильном склепе. Тьма и холод навевали мысли о смерти (конечно же, не жаркой смерти Рилера 8!), но откуда тогда кусающаяся боль в предплечье? Он поработал головой над мыслью, что жив, и догадался, что так и должно быть. В руках и ногах у него пощипывало и покалывало, как после долгого сна, когда кровь начала медленно выталкиваться из сердца и разноситься по всем его артериям.

— Если я не умер… — всю свою жизнь Куллерво говорил сам с собой, поскольку никто другой к нему не обращался, если только не с насмешкой и не с приказом, а обычно — и с тем и с другим. — Или это, может быть, ад? Интересно, так это ад? — Он когда-то и где-то слышал о том, куда попадают дурные люди, когда умирают, а у него не было сомнений в том, что он, Куллерво, — дурной. Злой, Скверный. Ему это достаточно часто говорили, и не было причин не верить: они были все такими умными и важными.

Куллерво вздохнул. Он был некоторым образом доволен. Прежде, с таким трудом пытаясь понять, что это за жизнь такая, в то время как никто не был достаточно терпелив или заинтересован, чтобы ему помочь (даже чтобы приставить его к какой-нибудь машине), он не мог избавиться от непрестанного ощущения жгучего стыда за себя самого. Возможно, это было как-то связано с его матерью. Он не много о ней знал, поскольку она умерла вскоре после того, как он родился. Она была не очень добра, как ему сказали, или он это подслушал: вспомнить наверняка он не мог. Случилось то, что она тайно родила его за контейнерами для мусора, затем попыталась открыть один из этих запечатанных баков, чтобы бросить его туда. Но не смогла открыть, так как потеряла сознание, окончательно ослабев, и Куллерво остался за контейнерами, где его и нашли на следующее утро кухонные рабочие. Позднее, когда ему было пять или шесть, он, бывало, ускользал из сиротского сектора большого вращающегося звездного корабля и спускался к мусородробилкам и мусоросжигателям. Приложив щеку к теплой, позванивающей поверхности огромной машины, он воображал, что это — его мать. Никто не любил его даже тогда, поэтому Куллерво приходилось самому разбираться в вещах, самому ворочать мозгами под своим крепким черепом, что было нелегко.

Его отец? Кто знает… Возможно, никто, даже белые звезды, рассыпанные, точно соль по бесконечным небесам…

Никто не любил его, вот и все, что он знал, увы, слишком хорошо. Почему? Ему достаточно было только взглянуть случайно в Гладкую поверхность одного из автоматов на кухне, где он трудился. Медики, которые провели дезинфекцию и заставили его жить, его не любили.

Учителя не любили и обычно находили повод исключить его из класса, как дурно влияющего на других. Так вот как все это закончилось. Здесь, внизу, в стигийской тьме, где никто не сможет увидеть, как он безобразен. Что-то холодное, но живое скользнуло по его ногам. Когда его руки потянулись, чтобы это отбросить, обнаружилось, что на конце у него — клыки. Куллерво удостоверился в этом, когда клыки впились ему в руку.

— О-о-о-о-о, — взвыл он.

Этот протестующий волчий вой скорбным эхом отразился от сырых каменных поверхностей.

Теперь он знал, что его разбудило. Укус змеи. Его вой разорвал море шипения вокруг него и зловещий шорох. Змеи. Сотни. Тысячи. Полное подземелье змей, скользящих, словно большие черные черви, над и под, и вокруг друг дружки, а теперь, как показалось Куллерво Каси, методично двигавшихся к нему, чтобы укусить вторгшегося чужака.

Куллерво испустил негромкое хныканье и попытался вскарабкаться на стену позади. Каменная кладка была разъедена между двумя большими грубыми блоками, и ему удалось найти щели, чтобы упереться в них ботинками и вскарабкаться подальше от океана плоти и клыков пресмыкающихся. И он повис на стене, хихикая и ожидая.

Он подумал, может быть, змеи любопытны, или дело в том, что он теплый, а они любят тепло. Затем он подумал о своем pukko. О своем сокровище. Он пошарил под блузой, там, где пришил некогда что-то вроде кармана, касающегося кожи. Да. Нож был там. Разломанный надвое. В любом случае нож не много поможет ему против всех этих змей. Но обломки — все еще при нем. Хотя бы это при нем. Сломанный pukko и его синие чулки.

Он так сильно дрожал от холода, что знал: это только дело времени, чтобы его пальцы онемели и пришлось спрыгнуть. В отчаянии он подумал, что, когда это случится, он побежит. Он, вероятно, упадет, и тогда все эти клыки вопьются в его плоть и наверняка его убьют; но он попытается. А зачем ждать, когда руки и ноги онемеют? Давай-ка сразу!

Готовясь спрыгнуть, он заметил, как во тьме возникло слабое свечение, свет пробежал по высокому своду длинного туннеля. Он все приближался и становился ярче. Он покачивался туда и сюда по дуге, зигзагами, разделенный надвое все растущей тенью пальцев.

То был фонарь, древняя деревянная лампа, заправляемая животным жиром, неудобная вещь. Человек, который его нес, был рослым, сутулым, и наряд его был столь же древним, сколь и светильник. На нем была кольчуга, облегающие ноги штаны-чулки, ярко-алый капюшон на прямых светло-пепельных волосах. Здоровенный палаш свисал с его широкой спины; приближаясь к Куллерво, прильнувшему к стене, словно паук, человек с фонарем пригнулся.

— Вниз, темничный червь! Ты ей нужен!

— Нужен? Я? — в изумлении, что он может кому-то пригодиться и ощутив облегчение, Куллерво соскочил к здоровенному воину, радуясь, что черные змеи, шипя, бежали от света.

— Звездной ведьме Лоухи, блоха ты вонючая! Идем!

Он многозначительно погладил рукоять хлыста, который носил на плече, жирную от отпечатков ладони.

Больше разговоров не было. Куллерво потащился за ним по длинному коридору, по другому, третьему, вверх по длинным лестничным маршам, ошеломленный, но благодарный, что его вывели из змеиного подземелья. Он никогда и не помышлял о неповиновении кому-либо, пускать в ход хлыст не требовалось: говорили, что делать, он это и делал. И все же в нем таилась искорка нового мятежа — та самая, которая ярко вспыхнула в миг, когда он бросил взгляд на свой pukko и увидел, что Пот его сломал.

Ну, а сейчас достаточно того, что будет тепло. И еда. Работа его почти всегда бывала связана с гидропоническими резервуарами и кухней; и, конечно — самая неприятная ее доля. Но там всегда была еда, даже если это оказывались почти отбросы.

Узкие крутые лестницы вели их вверх, вверх, вверх. Куллерво был слаб от голода и холода; желудок его урчал, жалуясь и намекая; воин в красном, и черном что-то сердито бурчал себе под нос всякий раз, когда бы ни потрудился оглянуться, чтобы посмотреть, по-прежнему ли Куллерво бежит за ним, как собака. Винтовая лестница казалась бесконечной. Куллерво схватился за голову, которая пошла кругом. Наконец там, где невероятно высокая остроконечная арка была задрапирована мягкими складками роскошного черного бархата, воин в капюшоне остановился. Он трижды постучал сапогом по камню, давая знак. Куллерво услыхал отвратительный резкий вопль, пронизывавший бархат. Воин схватил Куллерво за руку и небрежно протолкнул его между складками занавеса. Куллерво на согнутых ногах смешно и неуклюже проехался до середины пола, похожего на полированный черный оникс. Этот балетный экспромт принес его почти что к самому помосту, покрытому ярко-зеленым меховым ковром, к помосту, на котором стоял высокий, покрытый хитрой резьбой трон. Увидав фигуру на троне, Куллерво заблеял, колени его подогнулись, и он шлепнулся ничком на черный пол в дюйме от ядовито-зеленого меха. Так он и лежал, пытаясь отдышаться и не смея поднять взгляд.

— Посмотри на меня! — возопило существо на троне.

Этому требованию лучше было подчиниться. Куллерво Каси приподнялся, вытащив из-под себя руки, стараясь не касаться ковра. Его послушание было сродни послушанию охотничьей собаки; что до создания на троне, то никто бы не посмел не сделать всего, что оно прикажет.

Лоухи, звездная ведьма, угнездилась посреди своего резного трона, здесь, посреди своего башенного чертога, похожая больше на хищную птицу, нежели на императрицу, как предполагали ее регалии. Еe дрожащие кости были окутаны мягкими зелеными мехами, похожими на ковер, только более светлого и приятного оттенка, куда более пушистыми и нежными, как если бы одеяние ее было сшито из шкуры выкидыша некоего звездного животного мамонтовой породы, у которого могла быть столь невероятных размеров оболочка. Через узкое окно, прорубленное в каменной стене башни, внутрь проникал тревожный свет и рассеянные туманы. Но не этот свет, а вылетающее из двух высоких темных чаш многоцветное пламя факелов, походящее на двух звездных драконов, дало Куллерво возможность узреть во всем ее истинном ужасе Звездную ведьму Лоухи, Грозную Повелительницу блуждающего по космосу острова, некогда называвшегося Похъёла. Укорененный некогда на маленькой планетке, давным-давно называвшейся Земля, остров Лоухи, повинуясь ее чародейству, стартовал к звездам и с тех пор перемещался, посещая самые жуткие, темные и полные злобы уголки вселенной. Лоухи, одержимая бесконечным злом, собирала у себя на острове, как если бы то была губка, впитывавшая мрак и скверну, все недоброе во времени и пространстве. Одной из ее проделок были игры по временем, посредством которых она все жила и жила на своем окутанном туманами космическом острове, пока сменяли друг друга многие поколения ее рабов-смертных.

— Да, звездное отребье! — пробормотала она. — Я Лоухи. А это — Черный Замок Похъёлы!

В горле у Куллерво забулькало, он разинул рот. Лицо ее было черным, как смола, походило на одушевленный и сморщенный кусок угля; теперь оно стало совершенно нечеловеческим, искаженным такими чувствами и памятью о таких деяниях, о каких не должно и говорить, глаза ее были подобны глазам кондора или какой-то еще более жуткой птицы, порожденной на звездах, малиновые по краю, а к центру превращавшиеся постепенно в черные дыры, казавшиеся крохотными окошками в ее пораженную злом душу. Куллерво почудилось, будто он видит каких-то тварей, ползающих позади этих окошек.

Долгое время оба они глядели друг на друга. Куллерво, превратившись почти в идиота от ледяного ужаса, Лоухи — наслаждаясь его доводящим до кишечных спазмов отчаянием, безобразие взирало на безобразие. Лоухи тщательно измеряла Куллерво взглядом, словно сантиметром зла. Затем наградила его беззубой ухмылкой и угрожающим карканьем, которое напугало кого-то или что-то, пустившееся наутек по балкам высоко у нее над головой. Она подняла свою палку-змею и заставила ее зашипеть, указывая на Куллерво.

— Встать! Встать на ноги!

Куллерво неуклюже поднялся.

— Кто ты?

Высунутый наружу пурпурный язык Куллерво метнулся обратно, за толстые, потрескавшиеся губы.

— Куллерво Каси, госпожа.

Беззубые черные десны ведьмы брызнули слюной:

— И как там тебя дальше, Куллерво?

— Каси, — он чуть не подавился. — Куллерво Каси, а дальше — никак.

— Каси, — она выругалась. — Это мне не нравится. — Она зажмурилась, почти что закрыв глаза, при этом плоские вспышки света ударяли в него и сверлили его мозг, точно буравчики. — Откуда ты знаешь, кто ты? Кто тебя так назвал?

Куллерво в задумчивости высунул язык.

— Не знаю, госпожа. Я знаю только, что я. Вот и все, что я знаю.

— Твой отец?

Куллерво пожал плечами.

— Твоя мать?

— Она попыталась избавиться от меня, бросив меня в мусоросжигатель, когда я родился, но не смогла открыть крышку.

— Вот как? Да, я тебе верю. Ты слишком большой тугодум, чтобы такое выдумать. Когда ты родился, это имя было запечатано в твои клетки. Другого и не могло быть. И не должно было быть какого-то еще! — и вновь это жуткое карканье. — Ты это знал? Не должно было явиться никого, вроде тебя. Ты создан из вещества и энергии, которые оскорбляют самый звездный огонь в этой вселенной. Ты это знал?

— Нет, госпожа.

— Это правда. Ты — ошибка. Семя, проникшее из какого-то другого измерения, к которому все в этом круге бытия должно питать отвращение вольно или невольно. Конечно, ты — наполовину человек, или ты бы давным-давно сгинул.

Куллерво призадумался, корча рожи.

— И поэтому они меня ненавидят? — спросил он наконец.

— Да. Поэтому тебя ненавидят. Все, кроме Лоухи. Я люблю тебя по той самой причине, по которой ненавидят они. Ты это понимаешь, червь?

Куллерво заморгал, глядя на нее. Быть любимым таким созданием, как звездная ведьма Похъёлы — это, в конце концов, нечто. Он должен быть благодарен за малейшую благосклонность.

— Откуда ты взял эти синие чулки?

Куллерво уставился на свои ноги с угрюмой гордостью; его отрада, с таким трудом связанная, пропиталась потом и кровью, в ней появились дыры, и все же чулки были еще более-менее целыми. Вид их вызвал у него прилив чего-то, напоминающего счастье.

— Я их сам себе сделал. Я украл пряжу, сам ее окрасил и смотрел, как одна из поварих на материнском корабле вяжет, пока сам не научился. Это заняло много времени. Мне приходилось работать ночью за кухонными автоматами и много раз распутывать, когда выходила ошибка.

— Почему? Почему ты их себе связал?

Широкое лицо Куллерво утратило всякое выражение. Почему? Почему он связал синие чулки? Прежде он ни разу не задумывался, почему. Это было очевидно, разве не так? Нужно было! Что-то внутри него говорило, что Куллерво должен носить ярко-синие чулки. А разве должна быть другая причина?

— Неважно, Куллерво, я знаю, почему. Так вышло, потому что ты — одно с твоим предком из древних дней  Вяйнямёйнена, — буравчики в ее глазах снова начали пронзать его мозг. — А что-то еще у тебя есть?

Внутренней стороной руки Куллерво коснулся сломанного pukko в потайном кармане. Твердые обломки приятно вдавились в его плоть.

— Нет, — сказал он. — А должно быть что-то еще, госпожа?

Это была его первая попытка обмануть и обхитрить. И она удалась. Лоухи сказала, и она этому верила, что Куллерво — слишком туп и недалек, чтобы думать самостоятельно, а тем более — что-то сочинять. Он подобен чистому листу бумаги, на котором она выведет свои злобные заклятия.

Конец ознакомительного фрагмента