Эмиль Петайя "Космические сети"

Глава 1

То, что наверху вечеринка была в разгаре, было очевидно по шуму.

Что это была за вечеринка, Дональд Куик не мог определить. Он был слишком занят, прячась. Но он отлично слышал унылый гром их голосов, скрежет чудовищных когтей, и прочий шум попойки гигантов. Ужасные звуки невидимого банкета, сотрясали недра миски, в которой он корчился, вместе с остальными.

Оглохший Дональд сумел высунуться и глотнуть воздуха, проскользнув между извивающимися телами так, чтобы не задохнуться до смерти, как другие вокруг него, и не быть выхваченными из миски, как другие. Могучим усилием ему удалось подтянуть свое мускулистое, жилистое тело почти до скользкого края, где он мог, по крайней мере, вдохнуть воздуха. Голые тела вокруг него, некоторые тщательно вымытые, но теперь покрытые солью и потом, мешали его движениям, заставляя прилагать невероятные усилия.

И все же он достиг края посудины. Там было не настолько хорошо, как хотелось бы. Он мог дышать. Но время от времени с церемониальной медлительностью гигантский коготь опускался вниз с неба, затмевая солнце или то, что было вместо него. Этот коготь опускался вниз и нащупывал добычу среди тел в миске. Этот коготь выбирал одного, с грозным изяществом подхватывал его, и кричащий бедолага взмывал в воздух, двигаясь по направлению к соседней плоской миске. Эта плоская миска была прозрачна. Она была заполнена вязким красным веществом, напоминая Красное море. Извивающегося голого человека макали туда, затем коготь уносил его в небо, и его крик постепенно затухал в вышине.

А скрипучий гром двух голосов, рокочущий наверху, складывался в речь, понятную Дону, хотя он раньше никогда не слышал этого языка, но это было,  вероятно, какой-то формой телепатии, которую его потрясенный ум перелагал в звуковые образы.

— Неплохой Священный Банкет, да?

— Действительно. На святейшую жрицу Пугли можно всегда полагаться, если хочется чего-то необычного.

— У неё незапятнанная репутация. Она служит лучшему Священному Потаблю во всех Семидесяти системах.

— Правда. Говоря о странном, удивительном и  необычном, как вам нравятся червяки?

— Моя очередь попробовать  еще не пришла, но я в предвкушении. Нам  разрешают на таких мероприятиях, как этот Священный Банкет, только попробовать. Что это за новый вид Святой Пищи?

— Уродливые маленькие скоты, не правда ли? У жрицы Пугли  есть Клинг, её Священный Рыбак, специалист по невероятным новым пространствам! Этих он нашел под Отверстием!

— Что?! Я думал, что тонкое место вокруг Нисходящего  Отверстия похоже на галактический нужник!

— Как вы говорите, место малоприятное. Все же,  у Пугли есть Клинг, а  у него, кажется, есть чутье. Он исследовал эту дыру с помощью ультрамикроскопа в течение многих десятилетий. У нашей хозяйки есть некоторые исключительные идеи. Так или иначе, микроинструменты Рыбака Клинга, наконец, определили местонахождение странной каменной горошины, просто кишащей этими мелкими тварями!

— Умно.

— К тому же эти червяки, кажется, отчасти разумны. Они продолжают строить нелепые  города и предпринимать многочисленные попытки добраться до других каменных горошин — миров их микроскопической вселенной. Очень примитивные попытки, конечно; ничего похожего на наши межгалактические лучи.

— У них достаточно еды?

— Пока еще у них еды много, хотя они сами — единственные существа на этой горошине, которых можно назвать Священной Едой для нас, согласно Соглашению.

— Поскольку они разумны...

— Пожалуй, что и так...

— И я полагаю, Клинг закинул на их горошину зонд  и выловил  эти образцы?

— Нет. Расстояние слишком велико. Клинг наблюдал их долгое время в его микро, но запускать зондирующие лучи было бы слишком расточительно; это потребовало бы всеобщей экспедиции Священных Рыбаков. Кроме того, Святая Кухня должна собраться и объявить этих червяков Священной Едой, прежде чем проводить масштабное мероприятие.

— Тогда как  эти лакомые кусочки попали сюда?

— Клинг собирался уже бросить  бессменную вахту возле Отверстия, когда, к его удивлению, червяки вышвырнули за пределы их звездной системы какие-то примитивные контейнеры. К счастью, они угодили в его сеть.

— Удачно.

— Вполне. Некоторой странной причудой звездная система, которую они выбрали для своего первого пространственно-временного прыжка, была точно под лункой, и Клинг выловил все три контейнера. Действительно, боги были с нами в наш час большой нужды!

— Воистину. Жрица Пугли была настолько  щедра, что  пригласила родственных жриц для этой церемонии дегустации, прежде чем Святая Кухня соберется для решения.

— Ваша очередь. Попробуйте.

— Надеюсь, что они не ядовиты. Пока никто, вроде, не отравился. Хорошо, что я не был первым...

— Не волнуйтесь. Внешние оболочки с них сняты, конечно, и они хорошо промыты. Но они были обработаны очень мягко, так как Священная Еда должна быть живой, чтобы быть Священной.

— Что странные изменения в цвете?

— Один из Священных Поваров Пугли попробовал некоторые экспериментальные рецепты, как мне сказали. Но они отслаиваются слишком легко, как зелт-черви. На самом деле лучший способ приготовить червяка состоит в том, чтобы раздеть, вымыть и посыпать слегка солью перед охлаждением. Охлаждать нужно, но не слишком. Замораживание делает их вялыми. Смотрите, как это делается! Каждый опускается вниз изящно... Таким образом... Тогда опускаем червяка быстро в соус и...

Телепатия держала его разум в тисках, не давая отвлекаться от чужих мыслей. Дон ощущал себя кроликом под взором удава. Только, когда лепет смолк на мгновение, он смог просто начать двигаться, реагировать. От удовлетворенного хруста гигантских челюстей, которые смачно пережевывали человеческую плоть, его желудок вывернуло. Однако, ужасающая аура власти гигантских дегустаторов, исходившая от их разумов, парализовала его.

— Вижу. Теперь моя очередь...

— Угощайтесь, пока дают. Пугли уже заявила формальную претензию  на  все права на рыбную ловлю. Будет большая очередь, когда Кухня соберется, и тогда мы, из Внешних Систем сможем есть лишь полумертвую муть, которая  нам останется. В то время как Соглашение гласит, что «Всякая  еда — хорошая еда», но только живая и разумная еда — Священная, и только с разумом, оставшимся  неповрежденным, гарантирует  бессмертие.

— Какого червяка  выбрать? Мои внутренности  нетерпеливо ждут!

— Рекомендую темного.

— Откуда ты это знаешь?

— Наблюдение. Кроме того, я позаботился проконсультироваться с поварами Пугли и дегустаторами в Священной Кухне.

— И?

— У темных больше мяса мышц на костях, в то время как желтые меньше и более жирные.

— Посмотрите! Вот тот, длинноногий,  розовый  уставился  на меня! Как будто говорит: «Возьмите меня, я самый  лучший!» Какой лакомый червячок, не правда ли?

— Я все еще говорю — темно-коричневый.

— Он, кажется, просто  умоляет  об этом, как будто знает, насколько важно  накормить одну из Священных Жриц  Семидесяти Систем... Ой! Он уходит! Ой! Он удирает вниз, теперь я не смогу отличить его от других!

— Я настаиваю, берите  коричневого.

— Хорошо... Полагаюсь на Ваше мнение.

Глава 2

 Августовская ночь  навалилась  на него, липкая и горячая, как суккуб с мягкой, полной грудью. Снаружи за алюминиевой рамой окна от залива Ричардсона дрейфовали пласты тумана, чтобы лечь на хвойные деревья и кусты, как саван. Все было как всегда — секвойи дальше в гору, сливы позади заброшенной веранды и неподрезанная живая изгородь, кустарник ежевики между темными кедрами — все неопределенное и зловещее, пугающей и странной формы. Позже, осенью, ночные бризы освежат и оживят пейзаж по эту сторону гор. Затем придут зимние дожди. Но прямо сейчас — тишина и пустота. Казалось, весь склон горы  покрыт некоей таинственной, смертоносной плесенью.

Дональд Куик проснулся, дрожа, весь в поту. Коричневые джинсы «Дакрон» прилипли к телу, его безвкусная шерстяная рубашка промокла насквозь и напоминала половую тряпку. По его долговязому телу стекали реки пота, и все же он был покрыт гусиной кожей. Дон не раздевался после того, как он нашел нераскрытую с Рождества бутылку водки «Смирнофф». Он только  засунул свои коричневые мокасины под журнальный столик и начал в наверстывать упущенное. Бухать в одиночку было забавно. Забавно было пить вообще. Это было впервые за такое, чертовски, долгое время.

Проклиная похмелье, Дон приподнялся, преодолев головокружение, и впился взглядом в полупустую бутылку водки, пустую бутылку Швеппса и высокий стакан посреди хаотического нагромождения разнообразного хлама.

Он подтянулся на одном локте, вздрогнув. Он хотел оторвать спину от покрытого вельветом матраса, который  ночью считался кроватью, а днем изображал диван. Затем Дон сильно стукнул себя по покрытому бусинками пота лбу кулаком и провел пальцами сверху вниз по бледному и худому, заостренному лицу, заканчивавшемуся всклокоченной каштановой бородкой, что вместе с выступающими скулами и глубоко ввалившимися зелеными глазами придавала ему облик, сошедший со старинной гравюры на дереве.

— Господи Иисусе, — простонал он. Это была молитва.

Встряхнув косматой, неопрятной головой, он опустил ноги вниз и сел, согнувшись дугой, как будто ему было семьдесят лет, а не двадцать восемь. Его голову тянули вниз  выпивка и чувство вины, не говоря уже о впечатлениях от его невероятного кошмара. Медленно, как будто стремясь убедиться, что он был здесь, а не там, он осмотрел большую неопрятную студию, ставшую местом его горного отшельничества. Его взгляд скользнул по двенадцатифутовому прямоугольнику окна, за которым царила серая полутьма, к барной стойке для завтраков с кухонными принадлежностями  позади нее. Все это было покрыто слоем пыли и выглядело неуютно и неухожено. Потом взгляд уперся в запертую голландскую дверь в дальнем конце студии. К другому концу студии был пристроен застекленный альков, выдававшийся в сад. Художник, который преобразовал эту развалюху в студию, перед тем как Дон купил её, использовал этот альков для  работы, потому что свет был хорош, и ванная — удобна. Рассказывали три или четыре философских истории о том художнике. В финале одной  он прыгнул вниз с моста Золотые Ворота. По другой версии, он стал обитателем дурдома. Была версия оптимистичнее: он сбежал в Париж или Рим и жил счастливо с тех пор. Так или иначе, безотносительно финала, он оставил свой старый мольберт и много сумасшедшей мазни после себя. На хромолитографиях, висевших там, где художник оставил их и мольберте, висели носки Дона. Они  были пушистыми от пыли, их явно давно никто не надевал.

Угрюмый взгляд Дона обшарил студию и вернулся назад, к грязному дивану, бардаку на журнальном столике и его собственному похмельному лицу с ввалившимися глазами, смотрящему на него из зеркальной глади оконного стекла, с укоризной безутешного призрака.

Сам Дон не был художником. Разве что, как он иногда  говорил, художником от слова «худо». Он арендовал студию, потому что это было дешево — строение лежало за границами Там-Вэлли и не имело удобного подъезда и льгот по канализации. В итоге он мог слушать Рихарда Штрауса, врубив на чертовскую громкость стерео, и читать Дон Кихота Ламанчского  вслух  бурундукам, без риска прослыть чудаком. Студия представляла собой некий итог, символ неопределенности, после десятилетий попутного ветра.

— Иисусе, —  повторил он вслух. — Что за шаблоны? Эми Лоуэлл никогда не узнает. Почему я должен?

Его взгляд устремился к полупустой бутылке водки. Его длинные искривленные пальцы потянулись к сосуду с этим чудесным эликсиром забвения. Они медленно дотянулись до заветной стеклянной подруги и нежно обвили её, а затем сжали — трепетно и страстно. Дон дрожащими руками открутил пробку и кое-как наполнил стакан. Потребовались обе руки, чтоб не расплескать чудотворную влагу.

— Боже! Неудивительно, что меня трясет! Какой чудовищный сон! У меня бывали кошмары, но жрица Пугли — это уже слишком даже для меня!

Теперь, когда от облегчения его отделяли только считанные дюймы, он мог сделать паузу и размышлять с самодовольной беззаботностью.

Он думал о докторе  Леонарде Келтере, вспоминая его слова:

«Хорошо, Дон. Я знаю, насколько, я больной и усталый, Вы ненавидите эту палату, эту больницу и все больницы. Как долго вас промариновали в госпитале? Три месяца? Четыре? Так или иначе, я соглашусь, что смена обстановки будет полезна. Вы были хорошим мальчиком в целом, в последнее время, и мое... М-м-м... Мое неортодоксальное лечение, кажется, приводит вас в форму. Однако, ваша студия  в округе Мэрин, в горах? Одиночество? Я не уверен... Очень хорошо, Дон. Но... Вы обещаете вести себя благоразумно? Вы будете два раза в неделю отчитываться для проверки? Прежде всего, придерживайтесь предписанной диеты. Мягкие продукты. Отдых. Спокойный отдых. И держитесь на расстоянии не меньше мили, от алкоголя и всех других стимуляторов! Это абсолютно, жизненно важно!»

Дон усмехнулся, мысленно напомнив себе, что студия на расстоянии нескольких миль от любого бара или винного магазина, а все, в чем он нуждался, это был именно отдых. Он хотел убежать от всей этой возни, черт побери! Он хотел остаться один. В полном одиночестве. Психиатр, такой как док Келтер, должен понять это, даже если он не практикующий врач, а исследователь-нейрохимик. Дон смертельно устал быть подопытным кроликом, лабораторной мышью, предметом исследований. Док сдался. Забавно. Кто бы мог вспомнить об этой рождественской бутылке  водки , забытой на верхней полке бара и успевшей покрыться пылью?

Под влиянием водки и сонливости отражение лица Дона  в оконном стекле начало преображаться в пухлое, с усами лицо доктора Леонарда Келтера. Глаза психиатра горели мрачным пламенем. «Виновен», гласил их приговор.

Дон резко поставил стакан на стол. Встал. Его шесть целых, четыре десятых фута с трудом умещались под низким потолком студии. Щетка волос смахнула пыль с потолочной балки.

«Пугало, — вздрогнул он. — Вот на что, черт возьми, я похож. Изможденное пугало». Это было неудивительно. Четыре месяца в больницах, вымотали его нервную систему. Болезнь лишила его аппетита. Нервная стимуляция доктора Келтера, чередуемая с упражнениями на наклонной доске и штангой, спасли его мышцы от атрофии.

Что это — что за проклятый запах? Тухлая рыба? Нет. Скорее, испорченное крабовое мясо.

Расшвыривая обувь и какие-то книги, валявшиеся на пути, он прошлепал к большому окну и открыл его. Свежий воздух. Это — то, в чем он нуждался. Свежий горный воздух. Он высунулся в безветренную предрассветную пустоту, жадно глотая кислород в течение нескольких минут, зацепившись ногами за подоконник и почти вываливаясь наружу. Рождество в августе! Ничего себе!

Обжигая легкие, кислород заставил голову закружиться. Дон вцепился в край окна, чтобы удержаться от падения в затянутую туманом долину. Его долговязое тело повисло на оконной раме, неустойчиво колеблясь между захламленной студией и бездной.

«Ничего себе!»

Приложив усилие, он втащил себя в комнату, и, шатаясь, побрел назад. Ощупью нашел диван и, хихикая, рухнул на него, взял полупустой стакан  водки. Стакан звякнул о зубы, но чудотворная жидкость не успела обжечь горло, прозвонил дверной звонок со стороны черного хода.

«Спасенный звонком, — усмехнулся Дон. И подмигнул, криво ухмыльнувшись, призраку дока Келтера в окне. — Кто, — задался вопросом он, — может быть настолько глуп, чтобы тащиться сюда, в гору, по заросшей бурьяном тропе, посреди ночи?» На часах было четыре десять по Тихоокеанскому летнему времени.

Дззззинннь! Звонок продолжал надрываться. Неизвестный посетитель не уходил. Он не собирался сдаваться так просто. Дззззиннннь!

Дон выругался изощренным матом, которым в совершенстве овладел в годы службы в армии в Юго-Восточной Азии, застонав, поднялся на ноги и зажег свет. Держась за стену, чтобы не упасть, он поплелся через рукотворный хаос мимо бара к голландским дверям. Он открыл дверь, включил работающий от аккумулятора свет, и тот озарил снаружи стройную серебряную фигуру.

— Кто и какого черта? — По некоторым причинам симпатичное овальное лицо девушки и ее большие темные возмущенные глаза показались ему смутно знакомыми.

— Донна Елена Дулси.

— Дулси! Какое сладкое имя! —  усмехнулся Дон.

— Все в порядке? Я могу войти?

Дон был все еще ошарашен. Она была похожа на сон — и какой контраст со жрицей Пугли! Он просто стоял, глупо улыбаясь, пока она сама не открыла нижнюю часть двери, проскользнув в студию. Дон последовал за ней, мысленно возвратясь на четыре месяца назад и дальше, перебирая в уме образы  старых подруг. Ничто не вышло. Так или иначе, уже в течение долгого времени, даже прежде чем он заболел, он ни с кем не встречался, так как был чертовски занят проектом «Кентавр», что, хотя бы отчасти, оправдывало всеобъемлющий бардак в студии.

— Лучше закройте дверь, — попросила девушка, повернувшись к нему и улыбнувшись.

Дон пожал плечами и повиновался.

— Ваш голос знаком мне. Но будь я проклят, если …

Она рассмеялась, снимая плащ. Дон смотрел на нее, моргая в изумлении. Ткань плаща была не в силах скрыть изящных изгибов ее тела. Без плаща же, в светло-желтом платье с кружевным белым воротничком, открывающим шею, она была воплощением его мечты. Она была маленькой,  изящной. Но скрытая сила таилась в этой хрупкости, как будто она была изящной статуэткой, сделанной из  яркого, блистающего, золотого сплава. Ее лицо было цвета кофе с молоком и имело латинские черты, её темные большие глаза пылали  огнем удивления  из-под длинных темных  ресниц. Дон смотрел на нее, озаренную светом, пытаясь вспомнить, где  видел Донну Елену Дулси прежде.

И что привело её сюда в середине ночи? Он не сказал никому, что вышел из больницы. Да и рассказывать об этом, честно говоря, было некому. Все случайные подружки остались в прошлом. Он даже не заезжал в супермаркет по дороге сюда. Откуда же, черт возьми, возникло это мимолетное виденье?

Он смотрел на нее сверху вниз, уперев руки ладонями в стену. Его сердце билось учащенно. Донна Елена взмахнула ресницами и подарила ему насмешливый взгляд.

— Мне не стоило приезжать, я полагаю.

— Уверяю... Совсем наоборот! Почему нет? Я могу предложить вам что-то?

Он приблизил свое лицо к ее лицу, но что-то в ее глазах сказало ему «Стоп». Он попятился назад, вздохнув.

 — Присаживайтесь. Присаживайтесь.

Дареному коню в зубы не смотрят. Так или иначе, улыбка Донны Елены была великолепна. Он не знал её, но она знала его. Дон хмурился, наблюдая, как она аккуратно уложила свой серебристый плащ себе на колени, присев на единственный приличный стул в комнате, сплетенный из ветвей ротанговой пальмы. Дон взгромоздился на диван максимально близко к гостье.

— Вы испанка. Или мексиканка. Мне нравятся оба варианта. Доводилось рыбачить в Байя и Масатлане... Кроме того, моя любимая книга…

— Я знаю. Дон Кихот Ламанчский, — улыбнулась она.

Он кивнул. Дон Кихот был его идолом и его альтер эго. Возможно, имя Дон имело некоторое отношение к нему. Его отец восхищался Рыцарем Печального Образа... Или мифический образ был его способом самооправдания. Когда он спешил на помощь каждый раз, когда видел что-либо, или кого либо — от ребенка, получающего тумаки в уличной драке, до революции в одной из стран Южной Америке, кому или чему, с точки зрения его сердца, следовало помочь, — он бросался в бой. Так или иначе, странствующий рыцарь в нем всегда подталкивал его к действию, даже если все заканчивалось головной болью.

— Вы — настоящий парень, Дон Куик, — мягко проговорила девушка.

Дон вздрогнул.

— Давайте поговорим о вас... Испанка?

— Полукровка. Мой отец был преподавателем  медицины в Мадриде, прежде чем он... — тут её передернуло, — сказал что-то в лекции, которая вызвала недовольство у  очень больших начальников. Он был чем-то похож на вас, мой отец, — не умел молчать в таких случаях. Так... он оказался в Масатлане, в бегах, где он встретил мою мать. Они были очень бедны, но счастливы, пока она не умерла. — Она замолчала. — Но я приехала сюда, чтобы проведать вас, Дон. Как жизнь?

— Прекрасно.

Она настороженно посмотрела на него.

— Вы не выглядите как человек, у которого все хорошо.

— Я был... болен. Вы, кажется, знаете, черт возьми, обо мне, больше чем я сам.

— Это так, Дон. И я не думаю, что доктор Келтер должен был разрешить вам это отшельничество...  Слишком рано.

— Рано! Четыре гребаных месяца!

Ее глаза были переполнены сочувствием.

— Я знаю. Но время не имеет никакого отношения к сути вопроса. Лечение может занять годы. Вы, очевидно, не готовы быть предоставлены себе. Я надеялась, что найду вас мирно спящим. Сон — вот то, что вам необходимо.

— Спать! — Дон вздрогнул. Он наклонился вперед, пристально посмотрев на собеседницу.

— Эй! Я думаю, что знаю вас!

Девушка рассмеялась.

 — Вы должны. Вы видели меня много раз. Каждый день, каждую ночь, больше трех месяцев после того, как доктор Келтер взял на себя ответственность за вас. Я видела вас в вашем худшем состоянии... и поверьте мне, это было довольно плохо. Я видела вас сразу после... Я видела …

— Черт! — внезапный проблеск памяти напоминал укол в вену.

—  Забавно, Донна Елена. Пройдя  все эти мытарства в лаборатории доктора Франкенштейна, с вами в качестве лаборанта, в роли лабораторной мыши, я только сейчас понял, что у медсестры доктора есть лицо!..

Конец ознакомительного фрагмента