Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«У меня найдется выход,

У меня найдется средство

Против пашен и посевов,

Против пастбищ и растений,

Против всех детей и внуков…»

«Калевала», руна ХLIII

 

 

Глава 1

Сперва осознание того, что он существует и живет, принесло ему только страдания. Боль острыми булавками прокалывала его череп. Боль скрутила ему нервы. Боль заставила содрогаться все его длинное тело. Казалось, как будто эту гибкую мускулистую фигуру, которая внезапно сделалась им, неосторожно швырнул и на скалистую поверхность, словно какой-то осколок галактики.

Должно быть, именно так и рождаются. Внезапный рывок, и эта жалкая глыба материи неожиданно обладает сознанием. Совершенно этого не желая. Беспорядочно. Только он-то родился со способностью понимать, что это случилось,

С громадным усилием он открыл глаза. Это простое движение мускулов век причинило ужасающую боль. Но он здесь, он весь дрожит от терзающей его боли, и он должен принудить свои органы чувств работать и дать ему во всем разобраться, одно за другим.

Он взглянул вверх.

И задрожал еще сильнее. Наверху было сплошное черное пространство. Он лежал совершенно неподвижно, с ужасом уставившись в эту черноту. Эти вонзающиеся в него иглы света были звездами, неестественно яркими из-за того, что между ним и ними не существовало никакой атмосферы. Что-то в его клетках съежилось, в ужасе хныча. Оно не хотело рождаться. Оно не желало ощущать боль, будучи живым.

Время так и подхлестывало его, и он за несколько секунд из младенца сделался подростком. Потом, чуть медленнее, превратился в мужчину...

Он обнаружил внутри себя голос. Он застонал. Теперь дрожащая рука поднялась вдоль металлического скафандра, который защищал его внезапно появившееся тело от смертельного космического холода и снабжал его воздухом. Его начали исследовать собственные пальцы, затянутые в перчатки; они обнаружили, что голова его окружена выпуклым пластиковым шлемом, с некоторым интересом они ощупали плоское пространство в несколько дюймов вокруг глаз.

Несмотря на боль, он учился. Несколькими неровными, подергивающимися движениями он привел себя в сидячее положение. Мало-помалу он принялся за обследование. Себя самого. И своего окружения.

Скала, на которую его швырнули, должно быть, какой-то астероид. Какая-то крошечная пылинка или соринка в безграничной жадной утробе глубокого космоса. Изгиб линии горизонта говорил ему о том, что скала эта небольшая. И какое-то более тонкое и интуитивное сознание говорило ему, что он здесь совсем-совсем один.

Целую долгую минуту он непроизвольно подрагивал, глядя на насмешливые подмигивания света у себя над головой. Глаза его жадно шарили вдоль периметра сверкающего ореола звездного сияния в поисках каких-то следов — своих собственных. Или хоть какого-то человека. Но там ничего не было. Никакого корабля. Никакого пустого контейнера из-под продуктов. Ничего. Ни намека на то, что кто-нибудь кроме него существовал где-либо во вселенной.

Он снова погрузился в свою боль.

Почему ему так больно?

Мучительные спазмы, прошедшие по мышцам, дали ему некоторый ответ. Он сделал вывод, что его страшным образом избили перед тем, как зашвырнуть на эту скалу. Его мускулистые руки и ноги были покрыты длинными полосами от ударов, ссадинами и синяками. На лице тоже были повреждения. Должно быть, произошла какая-то битва врукопашную, разумеется, без скафандра. Он сражался с врагом каждой малейшей частицей своей юношеской силы.

И он победил!

Он одержал верх над своим противником, то ли при помощи физической силы, то ли благодаря умственному превосходству, а потом каким-то чудом натянул на себя этот скафандр, который сейчас на нем, и спасся на этой скале. Да, никакой противник не поместил его сюда. Должно быть, так. Он бежал сюда, а его противник или не смог последовать за ним, или просто не дал себе труда, понимая, что здесь он все равно умер бы через короткое время.

Что, разумеется, с ним и произошло бы. А тем временем…

— Кто…

Шатаясь, он поднялся на ноги, повернул лицо к насмешливым далеким светилам и взвыл:

— Кто я такой? Кто я такой?

Звезды сияли холодом. Он и его жалкое существование были безразличны им. Эти мелкие существа, которые в течение кратких промежутков времени двигались между ними, были для них бесконечно ничтожными. Этот не лучше, чем все остальные. Пусть себе кричит. Скоро он умрет от недостатка воздуха, воды, пищи. Ну и что?

Или — возможно ли, чтобы кому-то или чему-то в этой пустоте он небезразличен? Сверкнула надежда и тут же умерла.

Шло время. Звезды двигались по своим орбитам. Маленький астероид выполнял свою часть в замысловатом космическом движении.

Иногда он отправлялся бродить по изломанной металлической скале. Раны стали болеть меньше, но его умственная агония все росла и росла. В контейнере скафандра была вода — быть может, ее хватит на две недели. В широком черном поясе он нашел капсулы с пищей. Сам скафандр согревал его. Но пустота в мозгу, полная потеря всего того, что должно было быть памятью, разрушали его инстинкт к выживанию.

Ложись-ка и умирай.

Он отыскал ямку в скале, свернулся клубком, подождал.

Его мучила горечь. Судя по его телу, он был молод. Ему не хотелось умирать. А особенно не хотелось умирать, так и не поняв, что же с ним происходит.

Голод терзал ему желудок. Губы потрескались, точно маленькие пустыни. Обогреватель скафандра начал сдавать, у него онемели пальцы рук и ног.

Рядом притаилась смерть. Звезды наверху в черноте образовывали узоры. Какие-то знаки, как будто они хотели что-то сказать ему. Возможно, это были холод, жажда, голод. Да. В его иссушенном мозгу начали зарождаться какие-то дикие фантазии. Их было трое. Трое героев-великанов, которые вышли из небесных окошек. Один из них — юный, беспечный, золотые волосы обрамляли красивое смеющееся лицо. Один старик: лежащая на темно-синей рубахе борода белая, точно лебедь, волосы зачесаны назад, смуглое лицо серьезно от глубоких мыслей. И еще один, долговязый, средних лет, с заостренным подбородком, широкий рот украшен пучками медно-рыжих волос, похожими на проволоку.

Он уставился на эти героические фигуры, а холод космоса пробирался ему в самые вены. Эти герои, казалось, вот-вот заговорят, но грохот грома в его мозгу заглушил их слова. Рука смерти заслонила ему глаза и разорвала появившийся было образ: небо опять стало черным и пустым.

Он сжался в комок на льдистой скале, что-то бормоча.

И теперь то ли изнутри запертых засовами участков его мозга, то ли из этой беззвездной черной дыры слева от него раздался резкий, веселый, каркающий смех. Он дразнил его умирающее сознание. Смех этот струился из туманной черной дыры, клубясь точно над его головой. Какое-то клохчущее существо было, наверно, безумно, невидимо — и оно торжествовало.

Он приподнялся на несколько дюймов. Этот порыв потребовал последних остатков силы, оставшейся в его наполовину замороженном теле.

— Autta!

Этот призыв вырвался из сомкнутых холодом челюстей.

Снова его начали мучить видения смерти. Он увидел широкое черное озеро и черного лебедя, который, напевая, величественно проплывал сквозь голубой туман. Он увидел девушку с волосами каштанового цвета, зеленоглазую. Она неудержимо плакала — о нем. Пятна серебряного света, казалось, проникали в его отступающее сознание. Взрыв космического грома потряс галактику.

— Укко!

И снова всепоглощающая вибрация, вроде грома.

Я ЗДЕСЬ.

В его плотно закрытом мозгу образовалась трещина. Он разглядел широкую, укутанную снегом долину, скопление хижин из потемневших бревен, а дальше — тропинку через темно-зеленый лес, озеро. Благожелательный звук грома спускался с высоких утесов, которые полностью окружили затуманенную лесистую долину.

Я ЗДЕСЬ, СЫН ИЛЬМАРИНЕНА.

Внезапное полное молчание. Тишина — как будто бы всё, что когда-нибудь было, есть или будет, пришло к своему концу.

Что-то, существующее за пределами его сознания, сказало ему, что это смерть. Но что это за странный жужжащий шум?

Проникает откуда-то вниз, в ту бездну, куда он наполовину провалился, какой-то звук пилы, насильно возвращающий к жизни его омертвевшие чувства. Этот звук прервал его сладкое желание умереть.

Голоса. Беспорядочные голоса, взрывающиеся взволнованными бессмысленными фразами. Радиоаппаратура в его скафандре, автоматически пробудившаяся от передатчиков, находящихся от него на радиусе приема, оживилась звуками.

-— Господи боже, это же человек! Я заметил, как он шевельнулся.

— Какого дьявола он очутился здесь, капитан? Этот сектор Большой Медведицы никак не...

— Бедняга, мы же должны подобрать...

— Нет... Слишком близко к Буре... Мы ведь не знаем, кто он такой.

— Может оказаться Пересмешником.

— Нет уж — война-то кончилась, друг!

— Спустим спасательную лодку, капитан Грант?

— Нет.

— Черт побери! Не можем же мы просто улететь и оставить беднягу...

— Да, можем.

— Нет, капитан! Не можем мы...

— Можем. Слишком мы близко к Черной Буре.

— Но не в ее пределах. Черт возьми, капитан...

— Нет.

— Извините, капитан Грант, но мне кажется, мы все трое имеем тут право голоса. Речь идет о человеческой жизни.

— Брукс прав, кэп. Если мы просто так отбудем — да мы потом всю жизнь станем проливать кровавый пот, раздумывая, почему...

— Голосовать, капитан Грант! Давайте голосовать!

— Нет. Ничего подобного. Я капитан на своем корабле, и моя обязанность — защищать мою команду, пусть даже от них же самих. Я понимаю ваши чувства. Я ведь тоже человек, будь оно всё проклято! Меня так же разбирает любопытство, как и вас обоих, насчет того, что это за отверженный и что с ним такое. Я двадцать девять лет в звездном флоте. Понимаю ваши чувства. Отсюда так далеко до любого населенного участка. Каждая человеческая жизнь на вес золота.

— Так давайте же голосовать! Мы Мак-Гинном все что угодно подпишем, чтобы избавить вас от ответственности. Скорее! Вы что же, не видите, он же умирает!

 

Глава 2

Он проснулся один — один внутри крошечной металлической каюты. Она была так мала, что стена изгибалась над его койкой под углом в двадцать градусов. Он чувствовал боль в нескольких местах, так что ему стало понятно, что он не умер на той скале; с него сняли скафандр вместе с изодранной в клочья рубахой, вместо них на нем была точно пригнанная серая форма. Некоторое время он просто лежал неподвижно, усталый и напряженный. Внизу грохотали какие-то моторы: инстинктивно он уловил что-то знакомое в этом шуме и движении.

Он находился в космическом корабле. В маленьком звездном корабле.

Он опустил глаза и скользнул ими по длинным рукам и ногам, отходящим от туловища с плоским животом. Так это и есть он. Он молод, силен, проворен. Но кто же он такой, ко всем чертям?

Быстрым и неслышным движением он соскользнул с койки. Возле нее он обнаружил пару ботинок, надел их. Начали кристаллизоваться мысли. Он припомнил скалу и таинственные видения, которые внезапно прервал ползущий холод. А что случилось потом? Ах, да. Голоса по радио. Значит, они проголосовали за то, чтобы спасти его — несмотря на протесты капитана. Победили два остальных члена маленькой корабельной команды. Они его подобрали, накормили и подлечили, а после оставили одного, чтобы он поспал и отдохнул от пребывания в открытом космосе и переутомления. И как долго это продолжалось? Неизвестно.

Он испытал свои ноги. Они действовали прекрасно. Его мышцы скрипели, а больные места ныли, но он снова был функционирующим организмом, цельным и готовым. Готовым к чему?

— Кто я такой? — его голос прозвучал хриплым шепотом в десятифутовой каютке.

Повернувшись к задраенному люку, он заметил, что в нем установлено зеркало. Он с трудом заставил себя разжать кулаки, а ноги расслабил, чтобы они не были так воинственно напряжены, затем приблизился к зеркалу.

Заглянул в него. Кто?..

Во всяком случае, хотя бы не двухголовое чудовище. Он увидел вполне человеческое лицо — длинное, узкое, угрюмое. Впалые щеки. Суровый сардонический взгляд несколько смягчался добрыми линиями рта, окруженными складками от постоянного смеха — и всклокоченной бородой, точно из медной проволоки! Вообще-то красавцем он явно не был. В лице ясно читался твердый характер и некоторое дружелюбие, но грани были слишком острыми, а скулы слишком выдавались. Сухие голодные складки вокруг рта украшали растрепанные медно-рыжие усы и борода, они придавали этой физиономии отчаянную веселость, и с ними отлично гармонировали глубокие проницательные голубые глаза, над ними красовалась пышная шевелюра — тоже рыжая.

И было еще кое-что. Он придвинулся поближе к зеркалу.

Через левую щеку, ярко пылая вдоль рыжего бакенбарда, уходя вниз почти на дюйм от его широкого рта, красовался сердитый багровый шрам в форме кривой турецкой сабли.

Он вылупился на этот шрам, и что-то внутри него сделалось холодным, точно лед. Это напоминает клеймо. Он клейменый, точно прокаженный или...

Люк осторожно открылся, и шрам в зеркале придвинулся к нему ближе.

— Вы проснулись?

Он отступил назад, так чтобы молодой человек, просунувший в отверстие темную голову, мог войти внутрь. Гость захлопнул за собой люк, быстро и плотно. По широконосому лицу разлилась улыбка.

— Я Джо Мак-Гинн. Первый помощник, об этом свидетельствуют мои галуны. Вообще-то, на этих легких бомбардировщиках типа «москито» первый помощник обозначает прислугу за всё, включая шеф-повара и уборщика туалетов, — он протянул пластиковую кружку, пар поднимался от жидкости цвета чернил. — Принес вот вам кофе. Первое, что мне бывает нужно, когда я просыпаюсь. А вам?

Этот несложный вопрос заключал в себе очень многое. Глаза первого помощника Джо Мак-Гинна так и горели любопытством относительно этого изгнанника, которого помог спасти его голос.

Когда незнакомец ничего не ответил, Мак-Гинн фыркнул и продолжал:

— Вы просто гасли, как огонек, когда мы с Бруксом сгребли вас и потащили в лодку. Кэп — то есть, капитан Джордж Т. Грант — заставил нас выкинуть за борт ваш скафандр и белье — в контейнере. Вы ведь понимаете. Черная Буря.

Он попытался понять. Слова, которые выходили изо рта медленно и неуклюже, не особенно много значили, потому что у него отсутствовала сознательная память, чтобы их подкрепить. Казалось, что на каком-нибудь другом языке, а не на универсальном космическом, было бы легче объясняться. Но он все-таки понял и усвоил то, что сообщил ему Джо Мак-Гинн. Он находился на одном из небольших исследовательских судов Земного Флота, слишком маленьком, чтобы сохранять горючее для длинных временных прыжков и для изменения хода, когда им попадалось что-то, стоящее пристального изучения. Капитан Джордж Грант не хотел подбирать его. Брукс, техник по экологии и корабельный врач, присоединился к Мак-Гинну, чтобы противодействовать капитанскому вето.

Он отвечал на любопытство этого юнца главным образом вопросами. Мак-Гинн с удовольствием ему помогал. Он был большой любитель поговорить.

— Почему мы это сделали — то есть, подобрали вас?! Черт, да ведь новые лица редко встречаются так далеко, в этой части Большой Медведицы. На этот раз мы в пути уже семь месяцев и не видели никого, даже отдаленно похожего на гуманоида, пока не повстречались с вами. — Он совсем по-мальчишески хмыкнул. — Знаете, мне не положено тут находиться. Кэп сказал — и не подходи к этой каюте! Ему эта Буря прямо всё застит. Вот почему он вас тут предоставил самому себе.

Мак-Гинн протянул дымящуюся кружку.

— Пейте же кофе.

Когда он потянулся к кружке, их пальцы соприкоснулись. Конвульсивным движением он отдернул руку вместе с кружкой. Ему хотелось заорать на этого мальчишку чтобы он убирался отсюда к чертям. Делай, что тебе велел твой капитан! Держись отсюда подальше! Не тронь меня!

Однако он этого не сделал. Он просто стоял на месте, а кофе лился на его дрожащую руку.

Мак-Гинн заморгал глазами.

— Эй, да вы еще не совсем в себе. Прилягте-ка лучше да поспите еще, — первый помощник открыл дверь у себя за спиной и попятился. — Сожалею, друг. Теперь скоро станет легче.

Люк резко захлопнулся, и на него снова уставилось украшенное растительностью медного цвета лицо, точно обвиняющий в чем-то призрак. Красный шрам так и сверкал в зеркале.

Легкое настойчивое постукиванье вырвало его из полного кошмаров сна. Люк открылся, на этот раз там появилось новое лицо. Высокий человек, которому принадлежало это лицо, был в металлическом скафандре и перчатках, а голову его прикрывал прозрачный шлем. Орлиный нос тянулся от высокого, покрытого веснушками лба, обрамленного жидкими песочного цвета волосами. Улыбка и серые глаза были явно дружескими и вежливыми, хотя менее открыто приятельскими, чем у Мак-Гинна.

— Я Джефф Брукс. Занимаюсь экологическими тестами, когда есть ради чего ими заниматься, что редко случается в этой части космоса. Капитан Грант хочет с вами побеседовать в своей каюте, если вы готовы к разговору.

Он кивнул и последовал за одетым в скафандр человеком вниз через узкий люк, потом вверх, по крутым металлическим ступеням. За мостиком находилось просторное капитанское помещение; просторное, потому что оно служило и штурманской рубкой, и столовой; полуоткрытая дверь напротив давала ему возможность искоса взглянуть на пульт управления, возле которого находился Мак-Гинн. Мак-Гинн, как и Брукс с капитаном, был одет в скафандр, защищающий от радиоактивности.

Под прозрачной оболочкой защитного скафандра на человеке, резким движением поднявшемся из-за стола рубки, была надета щегольская черная форменная рубашка звездолетчика. Он был ниже среднего роста, стройный, атлетического сложения, в каждом его жесте ощущался военный. На его висках белела седина. Лицо его имело почти треугольную форму, было застывшим и словно восковым, Только в карих глазах горело воодушевление, они сверкали холодным огнем. Даже в таком немноголюдном перелете он не пренебрегал тем, чтобы носить все свои галуны и знаки различия.

Его быстрый проницательный взгляд умел охватить всё. После краткого молчания его плотно сжатые губы расслабились в приветственную улыбку.

— Я капитан Джордж Грант.

Спасенный кивнул. Это было все, что он мог сделать, представляясь. Седеющие брови капитана слегка сдвинулись.

— Как чувствуете себя? — спросил он.

— Нормально.

— Отлично. Тогда вы сможете чуточку удовлетворить наше любопытство — расскажите, кто вы такой и каким образом попали сюда, где, насколько нам известно, никакое гуманоидное существо не может выжить.

Он вздрогнул. Он увидел, как справа от него чуть пошире приоткрылась дверь рубки под нетерпеливой ногой Мак-Гинна. Они все трое ждали. Ждали ответов на свои вопросы.

— Ну так? — теперь голос капитана приобрел резкую интонацию.

— Сожалею. Ничего не могу вам рассказать. Я не знаю.

Троица издала неконтролируемые звуки.

— Вы хотите сказать — ничего не можете припомнить? — почти пролаял Грант. — Даже своего имени?

— Нет. Ничего. Я родился на этой скале,  — сердитым жестом он смахнул что-то с век. — Не помню я, к чертям, ничего. Ни кто я такой. Ни как я там очутился. Ничего. Мой мозг совершенно чист.

Теперь слова стали больше слушаться его. Было таким облегчением разделить свои муки с другими.

Проницательные глаза капитана Гранта в раздумье расширились.

— Но вы человек.

— Человек?

— Ну конечно, он человек!

 В приступе яростного негодования он отступил назад.

— Я имею в виду прикидывающиеся человекоподобными существа, мы воевали против них все прошлые годы в войне чужаков. Это существа, ухитряющиеся выглядеть и действовать совсем как люди, они летают в кораблях таких же, как наши.

— Я человек! — заорал он.

На этот раз оценка его ответа заняла больше времени, его изучали дольше.

— Все анализы, какие я ему делал, дали блестящие результаты, — вставил Брукс. — Он определенно отвечает своему составу кровяной плазмы, поддается лекарственному воздействию.

— Так же бывает и с Пересмешниками, — сухо возразил капитан. — Тем не менее, я ему верю. — он поглядел в лицо своему нежданному гостю. — Возможно, вы потеряли часть памяти из-за травмы, когда вас оставили на этом обломке голой скалы перед лицом верной смерти. Возможно, вы ничего не знали о человеке в дальнем космосе. Как после того, что мы научились летать к звездам в результате временного скачка, мы развили что-то вроде защитной связи, помогающей распознавать наш собственный вид, несмотря на попытки иных интеллектуальных видов и рас шутить над нами шутки. Я-то не эспер, но я почти тридцать лет звездолетчик, и мне известно, кто человек, а кто — нет. Можно так выразиться, я это нюхом чую. — Он дал  своей восковой челюсти чуть расслабиться, затем снова сжал губы. — Вы один из нас. Это я признаю. Но кто вы помимо того?

Длинные пальцы невольно потянулись к красному шраму. Грант нахмурился сильнее.

— Вы побывали близко к Буре. Вы там находились в течение нескольких дней. Недель. Бог его знает, где и как долго вы были до того. Нам известно, что нахождение даже на границе территории Черной Бури означает немедленную дезинтеграцию, но мы ничего не знаем о том, как может повлиять длительное воздействие этой зоны, — его одетая в перчатку рука потянулась и хлопнула по лежащей на столе карте. — Мы этого просто не знаем!

Растрепанная рыжеволосая голова слегка наклонилась:

— Вы вот всё говорите о Черной Буре...

— Его следует проинструктировать, — предположил Брукс.

— Возможно, знакомство с последними периодами истории оживит его память, — сказал Мак-Гинн, выглядывая из открытой двери.

Капитан Грант измерял комнату четкими шагами военного. Его опасения и неприязнь скрывались под непроницаемой маской, но они все же чувствовались. Его раздражение потрескивало в воздухе с каждым шагом ног, обутых в отполированные ботинки.

— Амнезия — удобное явление, порой человек сам ее у себя вызывает. У нашего земного консула были прямо-таки фантастические случаи, когда он имел дело с чуждыми, организмами и устройствами. Например, а что если вас поместили на эту скалу после того, как у вас совершенно преднамеренно стерли всю память? Что если нам было предназначено найти вас и взять с собой на Терру?

Пока смысл сказанных капитаном слов не дошел до него, царила полная тишина. Затем капитан продолжал свои рассуждения.

— Черная Буря была обнаружена здесь, на крайней звезде Большой Медведицы, в древности ее называли Метак. Бурю открыли бродячие колонисты, второе поколение, менее столетия тому назад. Как долго она существовала и что собой представляет — мы не можем даже догадываться. Наша новейшая аппаратура не в состоянии проникнуть достаточно в глубину клубящихся туманностей, чтобы с надлежащей точностью их рассчитать. Всё, что нам известно — это что в самой сердцевине этой черной химической массы радиоактивных скоплений имеется нечто. Нечто такое, что разрушает все, находящееся поблизости. Мы потеряли массу кораблей, пытаясь выяснить, что же это такое. Звездолетчики рождаются любопытными; они не могут оставить все как есть. Год за годом мы продолжаем терять корабли в Черной Буре. Кроме того, бывает, что грузовые суда и корабли частных синдикатов сбиваются с курса в этой пограничной зоне…

Мрачный взгляд капитана Гранта перешел с Брукса к Мак-Гинну возле пульта управления, говоря: «Да я бы не позволил вам никого подбирать, даже если мне пришлось бы сшибить вас башками, будь я проклят, что не помешал вам взять этого проклятого дурака!»

В разговор вступил Брукс, обнаруживая свои книжные вычитанные знания.

— Одна из теорий Бури, или Туманности, как ее называют, поскольку отсутствует специфическая информации, состоит в том, что она — свалка радиоактивных отходов. Что какое-то население, проживающее за пределами нашей галактики, выкидывали отходы в космос, и они световыми годами скапливались на нашем Млечном Пути. И все же, при всей своей неустойчивости и непостоянстве, это скопления не имеет истинных характеристик подлинной туманности. Кто-то из наших выдающихся ученых дошел даже до того, что утверждает: Черной Бурей управляют.

— Кто же?

— Вот вы нам и скажете, — рявкнул капитан Грант. — Может быть, ее отправили в нашу галактику, чтобы размягчить нас, прежде чем... — он рассмеялся сухим лающим смехом. — Ах ты, дьявол, это же дикость какая-то! В Земном Флоте такая суматоха поднялась: ведь между планетарными солнцами такая бездна пустоты, и нигде мы не обнаружили ни намека на какие-то там супер-супер расы, о которых мечтают наши обладающие воображением писатели. Все не выходит за рамки возможностей Флота. Даже Пересмешников можно было предсказать.

Брукс кивнул.

— Все же худшая сторона Бури, так это то, что она растет и быстро! Она захватывает все, что попадает на границы ее эллипсоидной орбиты, и смалывает в молекулярную пыль. Эта пыль приобретает столь же угрожающий вид бурлящей массы и распространяется дальше. Она захватывает также всевозможный космический мусор и быстро продвигается вперед, точно черный адский шар, — его серые глаза наполнились ужасом. — При всем должном уважении к политике Флота, который придерживается невмешательства в чужие дела, с этим надо что-то делать, и поскорее! Придется нам разглядеть как следует ее центр, а не то...

Меднобородый пассажир ощутил, как от самых его магнитных ботинок и до запертого мозга расползается онемение. Мак-Гинн не заметил проплывающего мимо метеоритного гнезда и резко вильнул в сторону, корабль накренился, когда включилась автоматика и скорректировала ошибку. Трое, находящиеся в капитанской каюте, слегка согнулись, точно тростник на ветру. Капитан Грант выругался и заорал первому помощнику, чтобы не спускал глаз с экрана переднего обзора.

Потом капитан Грант окинул взглядом рыжебородого.

— Ну так?

— Прошу прощения. Мне не помогло ничего из того, что вы рассказали. Я все еще не могу припомнить ни единой проклятой подробности.

Губы Гранта плотно сжались, удерживая резкие слова, он подошел к звездным картам позади стола. Он не поднимал головы, но его руки слегка дрожали.

— Могу я попытаться, сэр? — спросил Брукс.

Грант пожал плечами.

— Вы один из нас, — вкрадчиво начал ученый. — и все мы, конечно, всей душой привязаны к Терре. Возможно, поможет что-то, когда мы приблизимся к дому. Например, Мировой Совет — Защищенная и безопасная территория парков, расположенная там, где когда-то находился Вашингтон, Федеральный Округ Колумбия. Там проходят сессии Совета и решаются наиважнейшие вопросы, касающиеся Земной Империи. Ну как, это вам ни о чем не напоминает?

— Нет.

— За исключением крайней полярной территории, — предпринял новую попытку Брукс, — вся Терра практически состоит из городов, а в каждом городе — сотни уровней. Города настолько перенаселены и абсолютно одинаковы, что любые местные путешествия, которые прежде предпринимали земляне, сделались бессмысленными. Существует громадный список желающих уехать в звездные колонии, им приходится подолгу ждать своей очереди. Исследовательский Флот проникает все глубже в дальний космос с целью отыскать обитаемые планеты, но расстояния между ними бескрайни, а миров, которые можно было бы использовать, так ничтожно мало. Не говоря уже о громадных расходах на то, чтобы туда добраться, повоевать с примитивными существами, закрепиться там. Все же это — наша единственная надежда. Уровни строятся все выше и, одновременно, зарываются все глубже под землю; а списки все растут и растут. Время-расстояние-скорость. Отряды исследователей используют корабли-москиты, такие как наш, для обследования границ, чтобы сохранять горючее для дальних перелетов. Эти неисследованные дали то ли оправдают себя, то ли нет, а звездолетчики... — болезненно желтое лицо сморщилось, — звездолетчики не так хорошо застрахованы от риска.

Он с надеждой остановился. Капитан Грант продолжал свою работу — наносил на карту новую территорию. Мак-Гинн хихикнул со своего поста.

— Да уж, жизнь у нас короткая: временные скачки столько ее отбирают у человека. Но это все-таки лучше, чем быть одной из сардин в банке, упрятанной на уровнях.

И опять — полное надежды молчание. Никто не разглядывал найденного в космосе отверженного; все ждали чего-то, что подстегнуло бы его память.

Он вздохнул:

— Сожалею.

— Совсем ничего? — сочувственно спросил Брукс.

— Ничего, — багровый шрам полыхнул под действием гневного прилива крови. — Почему вы не оставили меня на той скале? Зачем было давать мне шанс?

Брукс криво усмехнулся:

— Я и сам не знаю. Правда. Просто я работаю с капитаном Грантом уже семь лет, а у Джо это первое долгое путешествие. Как бы это объяснить? Дальний космос такой громадный... такой пугающе безликий... и ты начинаешь благоговеть перед любой формой жизни. Начинаешь ее лелеять. Каждая встреча с чем-то человеческим становится значительной. Мы с Джо... ну, мы просто не могли оставить вас там. Капитан Грант стоит выше этого, он развил в себе нечто вроде компенсирующей жестокости. Сo мной и с Джо этого пока не случилось.

Голова капитана Гранта вздернулась кверху.

— Я — капитан. Вот уже пятнадцать лет, как этот корабль сделался моим сердцем и душой, а до этого тем же самым был для меня другой. Мы поставили вопрос на голосование, да. Но это ровно ничего не значит! И вы, два мечтателя, вовсе не освобождаетесь от ответственности, — взгляд его перешел с Брукса на отверженного скитальца. — Мы были близки к Буре, не заходя, конечно, за край, но слишком близко, чтобы чувствовать себя беспечно. Аппаратура для измерения радиоактивности заработала — и она не успокоилась до сих пор. Черт его знает, почему! Может, это из-за того, что мы спускались к вашей скале — или...

— Может, это из-за меня! — теперь его горечь уже перешла все границы. — Вам следовало оставить меня там!

— Да!

Капитан Грант угрюмо вернулся к своей работе.

— И все-таки, — мягко произнес Брукс, — ничто не свидетельствует о том, чтобы наш новый приятель подвергался воздействию радиации, по крайней мере, не...

— Пока что нет! Но ведь нам еще долгих семь недель предстоит добираться до нашей солнечной системы.

— Может, наши технари что-то узнают у него о Буре, когда память к нему вернется. Доставить его обратно на Терру может оказаться колоссально важным.

— Или смертельным, — буркнул капитан.

Meдно-рыжие волосы бороды шевельнулись в нелепой попытке улыбнуться.

— А как насчет того, чтобы придумать мне какое-то имя? Мне ведь может и надоесть, если все семь недель меня станут называть «он» или — «этот чертов негодяй».

Мак-Гинн откликнулся от пульта:

— Да есть у тебя имя, друг!

Все повернулись к ему

— Ты о чем это? — проскрипел голос капитана.

— Извините, кэп. Я до сих пор этого не упоминал, потому что вы велели не общаться с Илмаром, когда мы снимали с него и выбрасывали его вещи. Эту работу выполнял я, как вы помните. Я обнаружил метку у него на воротнике. Воротник был сильно потерт, точно изжеванный, но, по крайней мере, половина имени осталась, и ее можно было прочитать: Илмар.

Под рыжей бородой щеки и рот собрались в складки, соответствующие улыбке.

— Ну, хотя бы имя у меня теперь есть, Илмар.

 

Конец ознакомительного фрагмента