Кеннет Балмер "Крозар Крегена"

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Цепи Руккера-катакия и Фазхуна ти РозилЛоя

ВЫСОКО ВЗЛЕТЕЛ, ИЗГИБАЯСЬ в воздухе, бич, жесткий, словно протравленный черным. Я, Гыдак-ренегат, сжал крепкие железные цепи, столь жестоко приковывающие меня к веренице рабов и делающие нас одним злосчастным телом. Спотыкаясь, мы брели под плетьми по пыльным улицам к порту.

Жители этого злого города почти не замечали нас, даже не трудились плюнуть на нас или осыпать бранью, так как мы были лишь одной небольшой вереницей скованных среди многих. Железный ошейник натер мне кожу до крови, и та стекала по груди и спине.

— Ей Зар! — охнул скованный слева от меня, так как мы были скованы по двое, лицо которого сделалось напряженной алой маской. — Клянусь, этот крамф не успокоится, пока не снесет мне голову.

— Не снесет. Мы нужны на веслах.

Небрежный в своей власти надсмотрщик хлестнул скрученным бичом, и мой спутник вскрикнул и споткнулся. Я отпустил цепь, чтобы помочь ему встать. Парень, шагавший впереди, великан-брокелш с телом, покрытым черной щетиной, подался вперед. Отрезок цепи между нами натянулся, и, Крун побери, ощущение возникло такое, словно это мне голову откручивают.

— Спасибо, дэм, — поблагодарил меня зарянин, которому я помог.

Игнорируя его, я накренился вперед и схватился за цепь для снижения дерганья за мой ошейник. Голос позади меня взревел, выплескивая злобное настроение.

— Раст! Ровней шагай, зигнутый ты крамф!

Оборачиваться и наказывать того парня не имело смысла. Все мы сообща были рабами, и я мог бы на его месте заорать из-за болей, вызванных соседями, ничуть не слабее. Неровный крен пробежался по всей веренице, словно волна. Воздух разорвала кощунственная брань. Прислушиваясь, я воспользовался этим случаем с целью разузнать побольше о своих сотоварищах-рабах, так как нас всего лишь волей-неволей сковали друг с другом для перехода из эргастула в порт и на галеры.

Камни Магдага у нас под ногами и высящиеся стены, террасы и сводчатые проходы содержали в себе не больше жалости к нашему состоянию, чем сердца магдагцев. Судя по раздающимся ругательствам и молитвам, я знал, что компания у нас подобралась смешанная: пленные заряне, преступники-гроднимы. И, по правде говоря, я, ренегат — который некогда был поклонником Зара и называл себя сейчас сторонником Гродно, — едва понимал, какого из этих богов порицать за причиненные обиды.

Нас гнали бичами на галеру, а там нас ждал настоящий ад.

Уж я-то знал.

Вокруг нас лился смешанный свет солнц, струились смешанные лучи Зима и Генодраса, красного и зеленого солнц Антареса. Мы, спотыкаясь, брели вместе с нашими двойными тенями, навечно прикованными к нам, как мы сами будем прикованы к гребным скамьям.

— Эх, если б только тот раст попал ко мне в руки… — тащившийся слева от меня зарянин с красным лицом и совершенно голой головой проявлял, как и следовало ожидать от зарянина, пыл. Я гадал, не сломят ли этого малого муки, ждущие его впереди, как и всех нас. Нам всем наголо обрили головы, сделав их гладкими, как яйца лолу. Мы шли в серых набедренных повязках, которые у нас отберут, как только прикуют к скамьям. Все это мне уже довелось вынести. На сей раз, поклялся я, я предприму все возможное для побега. Огромность смерти моей дочери Велии все еще терзала мне сердце. Что она моя дочь, я знал столь недолгое время. А до того знал ее как Эвергерну, Звездную герну, и мы поговорили. Но я ее нашел, а потом, казалось, в тот же миг, ее у меня отняли.

Безумный король, этот гений, король Генод, правящий в мерзком Магдаге, сбросил ее со спины флютрелла, когда верховая птица, раненная в крыло, забила крыльями, опускаясь к земле. Генод тогда испугался за свою жизнь и сбросил навстречу смерти девушку, которую собирался похитить. Если я что и собирался сделать на Крегене под солнцами Скорпиона, позабыв обо всем остальном, так это предать суду короля Генода Ганниуса.

Мы прошли под высоким сводчатым проемом, ведущим сквозь стену внутреннего порта, который называется Королевской гаванью. Этот кофон, искусственно выкопанный внутренний порт, представлял собой величественный и, на самом-то деле в любом другом городе, весьма внушительный вид.

Подобно всем строениям Магдага Мегалитического, архитектура тут тяготела к самым крупным масштабам. Воздвигая эти стены и укрепления, возводя склады и корабельные ангары, сюда притащили огромные тесаные камни. Все поверхности так и горели от яркой цветной керамики. Мозаика изображала сцены из преданий и легенд мифического прошлого Крегена. Они превозносили мощь Гродно и Магдага. И преобладал, конечно же, зеленый цвет. Нигде не попадалось ни одной красной крапинки.

Надсмотрщик с бичом заревел на нас, употребляя столь презираемое мной ненавистное слово.

— Грак! — кричал он, щелкая бичом и гуляя им по спинам рабов. — А ну грак, зарянские крамфы!

Бич относился к хвостатой разновидности, предназначенной не калечить нас, а заставить пошевеливаться. У крегенцев, как я говорил, есть свои эквиваленты кнута и шэмбока, сделанные из кожи чункры. Вот ими вполне можно причинить боль, искалечить или убить. Мы тащились в цепях под ярким светом двух солнц, при стоящих у нас в ноздрях и ушах запахах и звуках работающего порта. Я смотрел на все. Поскольку я некогда был крозаром, а этот город был злейшим врагом всех крозаров и всех красных братств, а знание давало силу. Само собой, я мог на данный момент обладать громадными знаниями; но все равно оставался прикованным к веренице волочащих ноги, бичуемых рабов.

Надсмотрщик, которому доверили задачу привести нас на галеры, был чуликом. У чуликов желтая кожа и лица хоть и свинские, но все же узнаваемо хомо сапиенсовские по общим очертаниям, за исключением двух торчащих кверху свирепых трехдюймовых кабаньих клыков. Чулики обычно бреют головы и оставляют длинную, спускающуюся за спину косичку, с вплетенными в нее гербовыми цветами того, кому они в данный момент нанялись служить солдатами. Сразу же отмечу: хотя мой товарищ Дурра, апим, вроде меня самого, брил волосы и оставлял на затылке короткую косичку я никогда и не думал сравнивать его обритую голову с чуликской. Чулики, возможно, и обладают двумя руками и ногами и слегка похожи на людей; но это все, что им известно о человечности. Я поглядел на этот образчик, когда он прошел мимо, похлестывая бичом, и догадался, что, прежде чем вернуться в эргастул, он выбьет из шкур рабов максимум удовольствия.

— Хотел бы я… — начал зарянин слева от меня.

— Заткни пасть, онкер! — раздался устрашающий рев у меня за спиной. Я не видел, кого приковали ко мне сзади, и слишком волновался за свою стертую в проклятом ошейнике шею, чтобы оглянуться посмотреть.

Зарянин ощетинился. Мы проходили в тени от стены какого-то склада, мимо рабов, волокущих узлы и рулоны на стоящие у каменных причалов свифтеры. Как мне представлялось, свифтер, для которого мы предназначались, стоял за находящейся перед нами галерой. Та выглядела большой. Если меня засунут на нижний ярус ишачить в тесном безвоздушном пространстве чуть ли не в ночном мраке, я действительно взбешусь. Пока я держался, высматривая возможность. Мне не дали ни единой возможности. Чулики и магдагские магнаты образуют грозное сочетание по части управления людьми. Подобно катакиям, которые свирепствуют в качестве людоловов, они не оставляют никаких легких возможностей сбежать.

Хриплый громыхающий голос позади меня грянул вновь:

— Онкер! Своей болтовней ты лишь ухудшаешь дело.

Красное лица зарянина еще больше побагровело, если такое возможно. Он начал огрызаться, и тут плавно и быстро вмешался я:

— Отклонись-ка немного вон туда, дэм — быстренько!

Моя интонация его поразила. Он накренился, потащив за собой цепи. Мы оставались в тени стены склада, шагая рядом с краем причала, где ждали галеры. И почти дошли до низкого тарана этого свифтера, как раз пройдя мимо передней вартерной платформы на носу по гакаборту. За тараном тянулось пространство открытой воды до самой задранной кормы того свифтера, куда, как мне представлялось, нас и направляли по прохождении открытого пространства. Я споткнулся.

Чулик был тут как тут. Он дожидался возможности хорошенько стегнуть несколько раз правой рукой, прежде чем сдаст нас с рук на руки весельному начальнику свифтера.

Рука его поднялась, когда я дал цепи провиснуть, а зарянин рядом со мной втянул в себя воздух. Чулик хлестнул. Я принял первый удар, а затем обвил ему цепью голень. После чего выпрямился и рванул цепь на себя, отчего этот крамф взлетел и кувырнулся. Я надеялся, что он ударится головой о камни. Когда я дернул цепи и тем самым освободил его голень, он с воплем потерял равновесие. Бич взлетел в воздух. Чулик продолжал, шатаясь, пятиться, размахивать руками, совершая глупые шажки назад. На нем сверкала кольчуга. Он шагнул за край причала, и последнее, что я видел, это взметнувшуюся при падении вверх щегольскую косичку и развевающиеся зеленые ленточки.

Мы услышали громкий всплеск.

Некоторое время царило полнейшее молчание. А потом нас суматошно, волей-неволей, поволокли за собой разгоряченные первые беглецы, и мы рванули к противоположной стороне склада.

— Табань! — взревел я.

— Стоять, расты! — прогремел громогласный голос позади меня.

— Стой! Стой! — гаркнул зарянин голосом, привычным командовать.

Но ничто не могло остановить панику. Брокелш впереди меня вопил и бежал.

Мы завернули за угол склада, несясь со всех ног, безумной беглой толпой скованных друг с другом людей. Такой способ побега никуда не годился. Да и в любом случае, док и порт окружала высокая стена, ограждавшая также арсенал и корабельные ангары, и перемахнуть через нее не представлялось никакой возможности. И уж определенно никакой возможности прорваться через охраняемые ворота. Я гадал, перестреляют ли нас магдагцы для развлечения, или же для их военной машины так отчаянно требовались гребцы-невольники, что мы, как это ни забавно, сделались ценными.

Ревущий голос у меня за спиной грянул вновь.

— Ты! Дэм! Бросайся наземь!

Мы с зарянином тут же рухнули, как подкошенные. Я вцепился в цепь передо мной обеими руками. Брокелш продолжал бежать. Рывок вышел сильным. Я почувствовал, как напряглась цепь, и потянул на себя. Зарянин делал то же самое.

А потом — клянусь, в тот миг все мысли о том, что я пребываю в рабстве, вылетели у меня из головы, и я снова сделался бойцом, столкнувшимся с ненавистным врагом — под мышкой у меня проскользнул конец длинного гибкого хвоста. Хвост обвил цепь, которую держали мои руки, так что металл стиснули три конечности. Я сразу ощутил физическую силу этого хвоста. Напряжение заметно ослабло. Нас протащило по камням, а потом о катакия позади меня то ли споткнулись, то ли сами повалились наземь и другие рабы, либо потому, что увидели в том смысл, либо потому, что ожидали града стрел.

Мы все повалились и наконец остановились, образовав путанную ругающуюся кучу.

Окружающие нас охранники появились с механической быстротой. Разбирались они с нами отнюдь не мягко. Того чулика я среди них не увидел.

Беспорядочно осыпая нас массой ударов и ругательств, нас погнали к свифтеру и загнали на борт. Я попытался по возможности осмотреть корабль, так как, хоть я и цинично отношусь к силе, а на знание махнул рукой, знание все же сила, даже для прикованного раба в его низком состоянии. Да, прямо сейчас оно не могло принести много хорошего; но, по-прежнему частично находясь в состоянии шока после смерти дочери, я упорно держался за мысль о скором побеге. Вот тогда знание станет жизненно важным.

Цепи с нас сняли, но они быстро вернулись в виде цепей, приковывающих к отведенным нам гребным скамьям. Когда мы потянулись от лестничной площадки вперед, я вел подсчет. На повели вниз, отчего я выругался, так как этот свифтер оказался трехрядным, а я не испытывал ни малейшего желания надрываться среди таламаксов.

Траниты уже сидели на выделенных им местах на верхних скамьях, по восемь на скамье. Мы прошли ниже по узким лесенкам, где скорбно звенели цепи. Это походило на нисхождение в массивную расщелину, с небом, виднеющимся через щель между рядами бакборта и гакаборта, с зарешеченной палубой наверху. Я моргнул и пригляделся на втором ярусе. И выругался на этот раз, выругался вслух и горячо.

— Клянусь вонючими внутренностями Макки-Гродно! Все зигиты на местах. — Я погрозил кулаком верху, лязгая цепями. — Нас ждет дно! Трюмные крысы! Таламаксы!

— Ничего, — храбро приободрил меня зарянин. — Мы выживем, дэм.

Высившийся над ним и обвивавший хвостом пиллерс катакий накренился.

— Это страшное место обреченных — ты ведь знаешь, апим, не так ли, о чем говоришь?

— Да, — отозвался, я сходя на нижний ярус. — Да, знаю.

Я не желал обращаться к нему и называть дэмом, так как это товарищеское обращение. А я катакиев недолюбливал. Внизу нас приветствовали с распростертыми объятиями кнутовые дельдары. Щелкая бичами, они погнали нас вперед, и я видел, как один бедолага, рослый сильный парень, брокелш, не стерпел ударов и дал сдачи. Кнутовые дельдары окружили его, как стервятники. Они его унесли. Я знал, что произойдет. Позже его используют в качестве показательного примера для нас всех. Его так и использовали, и я не буду об этом говорить.

Кнутовых дельдаров поддерживали морские пехотинцы с обнаженными короткими мечами и в тускло мерцающих в полумраке кольчугах. Нас разбили на четверки. Зарянина, катакия и меня перетасовали и приковали к скамье. Четвертый, кому выпадет грести с нами на одном вальке, вдвое уступал в росте зарянину. Это был ксаффер, один из той странной и непохожей на других расы диффов, о которых я говорил и которые, кажется, рождены для рабства. Он выглядел усохшим. Как самого маленького, его пропихнули мимо нас на место с краю. Следующим сидел зарянин. Потом шел я — к своему удивлению, — а за мной катакий. Кандалы сомкнулись со звучным «дзинь». Цепи и запоры проверили. Нас осмотрели, а потом — последнее унижение с нас сорвали и забрали набедренные повязки.

Обритые, скованные цепями, мы сидели, ожидая приказов.

Какой-то миг я не мог думать. Весла пока еще неприкрепили, это будет следующей операцией. Я почувствовал удивление, которого мне, вроде, испытывать не следовало. Обычно, гребцы-невольники должны сперва пройти период обучения на борту портовой «либурны» с ее двумя рядами коротких весел. Теперь же, когда гроднимы Зеленого с северного берега внутреннего моря столь победоносно вели войну против зарян, им требовались все суда, какие можно ввести в строй. А проходить через затяжной период тренировки, когда среди рабов проводилась отбраковка, просто не было времени. Жестокий процесс выбраковки будет проходить на этом трехрядном свифтере, и мертвые тела полетят за борт. Над нами уже гнали в трюм и щели запасных невольников. Там они будут ждать и страдать, пока не понадобятся. Этот свифтер был судном приличных размеров. На него загнали великое множество рабов, и набили нас здесь плотно.

Чанки, акулы-убийцы внутреннего моря, хорошо наедятся, следуя в кильватере за этим свифтером, носящим название «Зеленый магодонт».

Поднятый рабами шум раскатывался эхом и отражался от деревянного корпуса. На какой-то миг кнутовые дельдары предоставили нас самим себе. Коль скоро на свифтер начнут поступать весла, они нам покажут, какую дисциплину требовали магдагцы от своих гребцов-невольников.

— Меня зовут Фазхун ти Розиллой, дэм», — представился зарянин.

Я кивнул. Эта частица «ти» означала, что он был в Розиллое кем-то довольно важным. И тот городок я знал, хотя и не особенно хорошо… Я знал, что Майфуй из Фельтераза, наверно, по-прежнему думает обо мне печальные думы, так как я обошелся с ней плохо. Ее дочь Фуймай вышла замуж за Заргу на Розиллоя — и частица «на» в его имени означала, что он являлся если и не самой важной персоной в Розиллое, то носил чертовски высокое звание.

— А как тебя, дэм?

Ну, я уже довольно долго звался Гыдаком, и обо мне думали, как о Гыдаке-ренегате. Но этот Фазхун ти Розиллой был рон-фарилом, возлюбленным Красного, и потому я счел осмотрительным снова вернуться в ряды приверженцев Зара. По правде говоря, я никогда всерьез не помышлял бросить дело Зара и красных; но недавние события оказались такими травмирующими — используя выражение более поздней эпохи, — что я сделался ко всему безразличен. Скидывание в воду того проклятого чулика было не только жестом вызова, оно сигналило о некотором возвращении в прежнего сорвиголову, злого, жестокого и горячего Дрея Прескота, каким, как я знал, я все еще оставался в душе.

— Я — Дак, — коротко представился я. Приукрашивать имя я не стал. Не желал ввязываться в выдумывание новых имен, а имя Дак взял с почтением у отличного и преданного бойца на южном берегу. А кроме того, меня уже тошнило от имен, тошнило от титулов. Это, конечно же, глупое состояние души. Имена жизненно важны, имена существенны, особенно на Крегене, где столь многое иное, и все же столь многое такое же, как на Земле, отделенной от Крегена четырьмя сотнями световых лет межзвездного пространства…

Это правда насчет имен. Что же касается титулов, то за свою жизнь на Крегене я собрал их уже целый ворох, и соберу, как вы услышите, еще множество. Из них всех я больше всего ценил пребывание в крозарах Зы. А крозары Зы меня извергли, выбросили меня, заклеймили апушниадом. Нет, я не стану говорить этому Фазхуну, что некогда я был пуром Дреем, князем Стромбора, самый грозным крозаром в Оке мира.

Да он бы все равно мне не поверил. С тех пор как я окунулся вместе с Делией в Священную купель, мне была гарантирована тысяча лет жизни и замечательная способность быстро оправляться от ран. Этот Фазхун демонстрировал обычную вневозрастную внешность крегенца, достигшего зрелости; ему могло быть сколько угодно: от двадцати лет до ста пятидесяти, или около того.

— Дак? — он посмотрел на меня, а затем отвел взгляд. А потом, видя, что нам придется быть товарищами по веслу, сказал: — Салютую тебе, Дак, за скидывание в воду того забытого Заром чулика.

Он не упомянул в этом деле джикая, что меня порадовало. Слишком уж много людей, черт возьми, слишком быстро норовят назвать какой-то пустяк джикаем. Джикай — это великий и громкий воинский подвиг, или какое-то чудесное деяние — такое слово нельзя опошлять.

— А я — Руккер на… — прогремел катакий, оборвал себя и поглядел на нас с потемневшим от подавленной страсти злым, угрюмым взглядом. — Ну, раз ты Бесхвостый Дак, то я Руккер. — Он поднял массивную ручищу. — Но мне не понравится, если ты назовешь меня Бесхвостым Руккером.

Быстро же он опомнился. Но он сказал «на», а затем остановился. Откуда бы он там ни происходил, он был владетелем того края.

Продолжая приходить в себя, катакий повернул нахмуренное, низколобое лицо в сторону ксаффера, глядя мимо Фазхуна и меня. Обычно катакии смазывают себе волосы растительным маслом и жиром и завивают черные волосы, предоставляя тем свисать по обе стороны лица. Над широко разеваемым ртом у них кривятся раздувающиеся ноздри. Глаза у них широко расставленные и все же узкие, блестящие и холодные. Они не апимы, вроде меня; это диффы. Наверное, самой значительной их физической особенностью являются хвосты, каждый из которых может в злобной стремительной схватке дважды свернуться, а пристегнутым к нему изогнутым и острым, как бритва, клинком рубить, сечь и колоть противника. Нет, я не любил катакиев, так как те арагорны, людоловы, работорговцы.

— Ксаффер! — прорычал этот якобы крутой катакий, повернув ко ксафферу свирепое лицо. — А как там твое проклятое имя?

Этот ксаффер меня удивил.

— Ты — катакий, — произнес он шепчущим, тихим, робким голосом ксаффера. — Ваша дьявольская раса принесла много несчастья и боли моему народу. Я ненавижу катакиев. Зовут меня Кселнон, и я с тобой больше разговаривать не буду.

Потрясенный зарянин перевел взгляд с ксаффера на меня. Я посмотрел на катакия. К лицу у него прихлынула пульсирующая кровь, жилы на низком лбу вздулись, а взгляд сделался смертоносным.

— Крамф! Не будь мы прикованы, ты б так не говорил! Попомни хорошенько мои слова, Кселнон-онкер! Твой день еще настанет, и я…

— Что именно, Руккер, — громко осведомился я. — Изобьешь его, высечешь и продашь в рабство, так как ты катакий, а именно это катакии и умеют хорошо проделывать.

Его потрясенный взгляд перешел на меня. Мы сидели рядом друг с другом, и ступени скамьи подымали его дотягиваться до валька немного повыше меня. Он прожег меня взглядом. Звякнул цепями.

— Ты — апим… — Он сглотнул, и на тонких губах выступила пена.

— Не дергайся, Руккер-катакий. Твоему хвосту я не опасен. Если ты не причинишь мне неприятностей.

Тут он взревел, неся что-то бессвязное. Я внимательно на него поглядывал, так как немного знал, как рабы дерутся цепями, и совершенно не желал быть задушенным или дать вышибить себе глаз. Он потянулся схватить меня правой рукой, так как мы сидели по гакаборту. Это столкновение никак не могло считаться неожиданным; назрело оно давно. Руккер попытался схватить меня за шею, так как железные ошейники с нас сняли после того, как мы пришли сюда, и укрощенные рабы прошли вдоль рядов с горшками сделанной в виде теста мази облегчить нам боль. Кровь у меня на шее, спине и груди уже свертывалась. Если б Руккер осуществил свое намеренье, то не только вскрыл бы еще не зажившие раны, но и сжал бы мне горло до шейных костей, и если бы и не удушил меня, то все равно мои горло и голова потом чертовски болели бы. И потому я перехватил его правую руку своей левой. Лицо у него задергалось. Молча борясь, мы некоторое время держали друг друга, он нажимал, а я сопротивлялся нажиму. Он прожигал меня бешено-свирепым взглядом. Катакии народ злобный, хищный и склонный к насилию. И этот думал пересилить меня, подавить и наказать за мои слова. Да, катакии именно такие жуткие, какими их и представляют. Уверенный в своей силе, Руккер тужился сломить меня. К несчастью для него, человек, которого он по воле случая выбрал для срыва собственной досады, переживал такие муки, о которых он и не ведал. Ему, злобному, хищному и склонному к насилию человеку, сильно не повезло встретить человека еще более злобного, хищного и склонного к насилию. Я все это говорю не из какого-то глупого состояния извращенной гордости. Свои грехи я знаю. Но здесь насилие столкнулось с насилием и отшатнулось.

Глаза у него расширились. Я надавил сильнее, крутанул ему руку, и таким образом поднял свою правую блокировать жестокий удар его левой. Что же касается его убийственного хвоста — я прижал его ногой к доскам палубы, тогда как Руккер заорал.

— Прекрати, Руккер, а не то я тебе руку сломаю.

— Ты — апим… да я… да я…

— Думаю, ты этого не сделаешь, Руккер. Ты ведь катакий. Не забывай, что именно это значит.

— Не забуду, раст…

Я выкрутил руку еще немного, и так как его левая пятерня все еще обхватывала меня, я схватил его правой рукой за запястье и крайне жестоко дернул. Он охнул.

— Крамф! Ты поплатишься…

Тут его хлестнула по широкой голой спине плеть, и он резко выпрямился. Кнутовой дельдар, потеющий в своем зеленом обмундировании, с угрюмым темным лицом, занес плеть для нового удара.

— Что тут такое?! — крикнул он. — Я тебя приструню, наглый…

— Дельдар, — обратился я к нему быстро и достаточно громко, чтобы заставить его понять. — Здесь нет никакой смуты. Мы проверяли высоту и протяженность валька.

Как ни странно, наши движения и правда могли быть приняты за упражнения в гребле. Кнутовой дельдар опустил плеть. Он выглядел усталым и озлобленным.

— Ты еще смеешь говорить со мной, раст!

— Только ради избавления тебя от лишних хлопот, дельдар. Весельному начальнику не понравится повреждение гребцов еще до начала плавания.

Кнутовой дельдар злобно посмотрел на меня, пощелкивая плетью. Он мог где угодно считаться плохим образчиком человека, а уж в злом Магдаге — тем более, но смысл сказанного мной дошел до его туго соображающих мозгов. Он больно перетянул меня плетью, просто с целью показать, кто здесь начальник, и ушел, сыпля ругательствами.

Я, как вам известно, не смеюсь, да и улыбаюсь неохотно. Я сохранял выражение своей страхолюдной физиономии неподвижным, как становой якорь, когда Руккер, катакий, сказал:

— Он ведь сек меня, а не тебя, апим.

— Если желаешь, чтобы он продолжил, я его позову.

— Клянусь Троехвостием Тарга Неприкасаемого! Будь ты катакием, я бы понял!

Фазхун наклонился и посмотрел мимо меня.

— Но если б не этот апим Дак, тебя бы выдрали, Руккер.

— Знаю. Но лучше, если ты больше не будешь упоминать об этом.

— А, — произнес Фазхун ти Розиллой, — но об этом стоит поговорить, клянусь Зантристаром Милостивым!

Свифтер затрясся. В следующий миг, по аккомпанементу отдаленного крика над палубой, мы поняли, что нас оттолкнули от причала. Долгая, медленная и мягкая качка заставила нас всех осознать, что мы отбыли в новую жизнь. Пока не поставят весла, свифтер будет так вот мягко покачиваться, так как он достаточно крупной постройки, чтобы держаться на воде ровно и без весел.

Руккер-катакий и Фазхун ти Розиллой некоторое время прожигали друг друга взглядами, а потом я сунул между ними свою физиономию с крючковатым носом и сказал:

— Если нам придется вместе грести, то будет легче, если мы не станем все время лезть в драку.

Руккер кивнул. Он был человеком, привыкшим решать мгновенно.

— Ты говоришь, что понимаешь в этих чертовых штуках. Расскажи.

— Неужели ты никогда не плавал на свифтере?

— Да, плавал, несколько раз. Но я тогда сидел в капитанской каюте, попивал вино, и как там действует судно, меня не касалось.

— Теперь касается, — заметил Фазхун.

— Да, вот потому я этому и научусь.

— Тебе сейчас нужно знать одно, — сурово произнес я. — Ты будешь налегать на весло, пока не помрешь. Все прочее ничего не значит.

— Где ж тогда эти весла?

— Нас выведут из кофона через узкий канал в море на буксире. А иначе проход слишком узок. А как только мы выйдем из порта, то получим весла с весельного судна. Они прибудут достаточно скоро, принеся с собой несчастья и муки, а для некоторых — счастливое освобождение в виде смерти.

Руккер поразмыслил над сказанным. Его темное лицо нахмурилось.

— Ты, Дак, кажешься мне настоящим мужчиной — своего рода. Я разрешу тебе помочь мне сбежать.

Фазхун закулдыкал легким циничным смехом; но какая-нибудь рафинированная дама не узнала бы в издаваемых им звуках смеха. У гребцов-невольников нечасто бывает возможность или причина посмеяться.

Мы во что-то ткнулись, и свифтер закачался, а потом снова ткнулись и оставались недвижимы. Мы причалили к весельному судну. Шум начался с носа, прорываясь через ограниченное пространство, глухой, гулкий. Подтягивание на канатах и пошкрябывание, и по меньшей мере два пронзительных крика. Для раба обычное дело оказаться раздавленным или покалеченным при погрузке на борт весел. Мы ждали своей очереди, и ждать пришлось недолго, так как мы втащили с носа шесть весел. Когда сняли заслонку, весельный порт внезапно пронзил луч света солнц. Моряки занялись делом — суровые, загрубелые ребята с тягой к приключениям, — втягивая весла, налаживая уключины и баланс, ругая рабов, которые приволокли круглые свинцовые противовесы. Вот весло просунули мимо Кселнона-ксаффера, мимо Фазхуна ти Розиллоя, мимо меня, Дака, и Руккера-катакия. Конец валька вставили в гребную раму, которую повернули принять его, и закрепили, и в свою очередь подвесили и закрепили противовес. Наша четверка сидела, глядя на огромную деревяшку перед нами. Затем последовали плотники, прикрепляя скобу-рукоять, за которую мы и будем держаться, так как сам валек был слишком велик, не ухватишься.

Едва поднявшись на борт свифтера, я сразу заметил, что тот пах, как чистый. От него пахло уксусом, пахучим иброем и мылом. Он не был новым кораблем, этот «Зеленый магодонт»; но проходил переоснащение и теперь был настолько приятно чистым, насколько вообще когда-либо будет. Всему этому предстояло скоро измениться.

Среди обычного града ругательств и криков по решетчатым палубам пробежали рабы, швыряя нам мешки с соломой и шкуры поншо. Гребцы хватали хорошо набитые мешки, так как шкуры не казались слишком паршивыми. Руккер утащил сразу несколько, и раб наорал на него; Руккер отбросил его ударом в морду и принялся обследовать мешок за мешком. Взял он прекрасно набитый, и когда Руккер отбросил остальные, я выдернул самые лучшие и бросил их Кселнону и Фазхуну. Равным образом прошли и шкуры, и тот раб, дрожа от страха, осыпаемый бранью сидящих напротив нас других рабов, завизжал Руккеру дать ему забрать те, которые тот взять не захотел.

— Тихо, клиш, — цыкнул на него Руккер, и раб затрясся.

Один морской пехотинец, с обнаженным коротким мечом, прошел по решетчатой палубе, и я не без интереса ожидал небольшой схватки; но Руккер швырнул последний мешок обратно и выругался. Морской пехотинец погнал раба дальше, и тот пошел, бросая шкуры следующей партии гребцов-невольников. Мы занялись расстиланием шкур на мешках и поправляя их. Я уже успел раздавить ногтем большого пальца трех гнид. М-да, «Зеленый магодонт» больше не мог называться чистым свифтером. Я взглянул на Руккера.

— Тебе позволили выбрать мешки, Руккер, потому что у тебя хвост. Я это понимаю. Но не вздумай забирать лучшее из всего, выдаваемого нашей четверке.

Он мог бы, как всегда, оглушительно взреветь; но рядом пробегал кнутовой дельдар, не хлеща нас, но пощелкивая в воздухе плетью, издавая тем самым крайне скорбный и угрожающий звук, резкий и пугающий. Он произвел-таки впечатление на нас, бедных голых рабов.

— Молчать! — крикнул этот кнутовой дельдар. — Первый, кто вякнет, получит старого змея — обещаю.

Я не вякнул. И все прочие тоже не вякали. Мы усвоили основной урок и не забудем его. Сверху донеслось много путанных криков и рева. Я, послуживший в свое время капитаном свифтера внутреннего моря, смог понять, что там происходило — но лишь до некоторой степени. Я знал, что гребцы-невольники, сидящие со мной на нижнем ярусе, рядах таламаксов, были еще необкатанными, необученными, бесполезными. Я не мог понять, почему весельный начальник приказал установить и продеть нам весла — то есть, поместить их в гребные рамы. Вскоре, в сопровождении изрядного шума и суматохи, вниз хлынули новые матросы, и рабы и забрали весла из гребных рам и задвинули обратно заслонки весельных портов. Мы все получили первый урок, толкая вперед вальки весел так, чтоб те ложились как можно ближе к корпусу, что приводило забортную часть весел и лопасти близко к наружному корпусу. Тянуть весла таламаксам пока еще не доверяли, и «Зеленый магодонт» начнет свое путешествие, тягая лишь два верхних ряда.

Мы услышали приказы, свистки, внезапную мертвую тишину на корабле. Потом подготовительный свист, а потом сдвоенный рокот барабанного дельдара, басовый и тенорный. Услышали скрип верхних весел, плеск расщепляемой ими воды. И все почувствовали, как свифтер двинулся вперед, сперва медленно, но набирая скорость. Всякая качка прекратилась, и свифтер уверенно понесся по прямой через гавань, мимо маяка, вон из гнусного Магдага в Око мира. Куда б там мы ни направлялись, мы находились уже в пути.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ. Гребцы-невольники на магдагских свифтерах

МЫ ГРЕБЛИ.

Мы, гребцы-невольники, наваливались на тяжелые вальки весел, тягая их взад-вперед, взад-вперед, взад…

Неделю. Дайте галерному рабу примерно с неделю, и он либо умрет, либо достаточно закалится, чтобы протянуть еще одну неделю, а потом еще одну, и тогда, наверное, он, если сохранит выносливость, останется жить. Если существование галерного раба можно назвать жизнью.

Ксаффер, Кселнон, протянул пять дней. Он бы умер раньше, но «Зеленый магодонт», выходя из Магдага, поймал ветер, и поэтому мы, рабы, были избавлены от изрядной части постоянной гребли, которая и убивает. Но он все равно умер.

Кселнон не сказал, что же он такое совершил для приговора к галерам. Обычно, ксафферам дают рабскую работу полегче, скажем, по дому, секретарскую, бухгалтерскую. Чаще всего их, наряду с релтами, задействуют в качестве писцов. Но он оказался здесь, с нами, ишача на весле, а потом превратился в хладный труп, с кровавыми отметинами плетей, упаковкой для выбрасывания за борт чанкам.

Его место занял приведенный из трюма для рабов рапа. Его серое лицо стервятника с мрачным крючковатым клювом и подымающимися на гребне яркими перьями выглядело естественно рядом с нами от чистого ужаса нашего положения.

Разговаривали мы редко. Мы узнали, что рапу звали Лоргадом, что он напился до одурения допы и в неистовстве заскочил туда, где разместили на постой наемников. Что именно он там натворил, Лоргад не сказал, надо полагать, потому, что сам не мог вспомнить. Он наваливался на валек вместе с нами, и мы ишачили и обливались потом в вонючей и влажной темноте плавучей тюрьмы.

В тот день, после смерти Кселнона, мы пристали к какому-то островку, одному из многих, усеивающих более крупномасштабные карты Ока мира, словно следы кори. Свифтер вытащили кормой вперед на серебряный песок. Я уже говорил, что старый дьявол тередо свирепствует на Крегене куда как меньше, чем на Земле, и свифтерам часто не обшивали дно свинцом или медью. А зачастую, особенно в случае судов более крупного типа, дело обстояло иначе. «Зеленый магодонт» не обшивали, и потому несмотря на размеры капитан вытаскивал корабль из воды как можно чаще. Задача была тяжелой; но мы, рабы, по-прежнему в цепях сгонялись плетьми за борт и налегали на канаты.

Островок переливался под отдаленным золотистым пыланием двух лун Крегена, вечно вращающихся вокруг друг друга, улыбающихся, глядя на наши муки, Близнецов.

Нас загнали обратно на свифтер и приковали, так как на корабле находилась наилучшая тюрьма для нас.

При нормальном ходе дел при выполнении таких работы группы с одного валька не разделялись; но капитан «Зеленого магодонта», хотя и безусловно жестокий и злобный магдагский магнат, принадлежал к той школе капитанов, которые любили устраивать ротацию гребцов-невольников между ярусами. Коль скоро мучительное обучение вбило нам в головы и мускулы, как правильно налегать на весло в такт со свистками и барабанами и четко и быстро совершать необходимые эволюции, нас, таламаксов с нижнего яруса, перевели в порядке ротации на центральный ярус, где налегали на весла зигиты.

«Зеленый магодонт» по системе короткого киля держал на верхней палубе по восемь гребцов на весло, на средней — шесть, на нижней — четырех. Некоторое время мы и не мечтали о центральном ярусе; но нас, наконец сочли достаточно умелыми для ротации.

Мы покинули островок, где вытаскивали корабль на берег, и с тех пор, хотя свифтер каждую ночь приставал к берегу, мы его из воды не вытаскивали. Что же касается нашего путешествия и его направления, то, помимо своего предположения, что мы шли на зюйд-вест, я ничего не знал.

— Нас действительно поместят на среднюю палубу, Дак?

— Коль скоро смогут положиться на правильность нашей гребли, Фазхун. Да.

Руккер-катакий крякнул и повернулся найти более удобную позу, задрав кверху хвост и обвив им плечо. Этой ночью мы отдыхали, как отдыхали в любое время, прикованными к нашей скамье.

— Попадем ли мы когда-нибудь на верхнюю палубу?

— Только когда нас сочтут вполне умелыми. — Разговаривать мне не хотелось. Я все больше и больше думал о своей дочери Велии, о том трагически коротком времени, какое я ее знал, о ее смерти. — Могу тебе сказать, что, будь капитаном этого проклятого свифтера я, то этот валек навеки оставался бы средь таламаксов.

— Ты! — поднял  меня на смех Руккер. — Капитаном свифтера!

— Я сказал «будь я».

— И все же ты разбираешься в магдагских свифтерах, Дак. — Фазхун в значительной мере лишился своего румянца; при даваемой нам еде и ежедневных упражнениях он сильно похудел и усох. — Прежде чем нас захватили, я был корабельным хикдаром свифтера. Но о гроднимских свифтерах я знаю мало.

— Я уже был однажды гребцом-невольником, — сказал я и не стал дальше распространяться.

Фазхун крякнул и, отвернувшись, опустил голову на сложенные на вальке руки. Но вот Руккер мигом заинтересовался.

— Так ты сбежал?

— Да.

— Тогда ты определенно поможешь нам сбежать.

— Я сбежал, — разъяснил я, — когда нас захватил свифтер из Санурказза. Свифтером под командованием крозара Зы. — Об этом я сообщил намеренно. Мне хотелось прощупать Фазхуна — да и Руккера тоже. Потому что воинствующий и мистический орден крозаров Зы весьма далек от обыкновенных жителей Ока мира, чужд им, и его члены посвятили себя дисциплинам, чересчур требовательным для хрупкой человеческой плоти.

Фазхун быстро повернул голову обратно.

— Крозары! — проговорил он. Он выдохнул это слово так, как мог человек, говорящий о полубогах.

Рапа, Лоргад, засопел и прошипел:

— Крозары! Мы с ними дрались — да, и всыпали им.

— Всыпали? — переспросил я.

Рапа провел ладонью по перьям, разглаживая их.

— Ну — бой выдался тяжелый. Но новая армия короля Генода победила — как побеждает всегда.

— Но в один прекрасный день она будет полностью разгромлена! — заявил Фазхун. Голос его так и грянул в ночи, и с других гребных скамей во мраке откликнулись сердитые голоса, велящие онкеру заткнуться и дать усталым людям заснуть.

Я узнал то немногое, что мне рассказал о себе Руккер, и о Фазхуне, что он был корабельным хикдаром свифтера из Заму. И все же, он не был братом-крозаром, даже замусским крозаром. Что же касается Руккера, то, по его же собственным словам, он был сухопутным солдатом и ничего не знал о кораблях и море. Он стал наемником — и тут он умолк и поправился, сказав, что нанялся пактуном в войска Магдага. Я знал, что если он был герну, знатным лицом, то, значит, его изгнали из родной страны, и он нанялся служить Магдагу за плату. А вот это казалось, во всяком случае мне, довольно странным, так как по моему прежнему опыту знакомства с катакиями, те представлялись работорговцами, людоловами, торгующими человеческой плотью. В северо-восточном приморье Ока мира, проживало множество рас диффов, и заметней всего это проявлялось вокруг Ониксового моря. По словам Руккера, он происходил из местности, расположенной там в глубине материка, названной им однажды Урнтаккаром, то есть, Северным Таккаром. Более он о ней не упоминал.

— А ты слышал о Моркрее? — спросил я.

— Нет.

Так что я тоже не стал углубляться в эту тему.

Но если катакии отходили от своего традиционного бизнеса и становились наемниками, то будущее выглядело то ли еще более мрачным и ужасным, то ли ярким и более интересным, в зависимости от крепости твоих мускулов и остроты меча.

Плыли мы в компании других свифтеров; скольких именно, мы, пребывающие в вонючем мраке таламаксы, знать не могли. На ночь мы бросили якорь, а потом поймали ветер, и потому на следующий день мы отдыхали, а на последующий день ветер упал, и мы гребли. Это был тяжелый день. За борт выкинули еще десять рабов, либо мертвых, либо запоротых почти до смерти. Оставшиеся закалились, а не выдержавших заменили новыми из трюма.

Той ночью мы опять вытаскивали «Зеленого магодонта» из воды. Я увидел, как вытаскивали шесть других свифтеров, а также виднелись признаки сооружаемого на берегу деревянного частокола, куда могли загонять рабов. Я знал, что Магдаг, не меньше чем всякий другой зеленый город северного берега, вкладывает в войну все силы, какие только может. Рабы теперь становились ценны, хоть новая армия короля Генода, военного гения, и захватила в плен многих бедолаг.

В загоне за частоколом вспыхнуло всего несколько драк. Большинство из нас хотело поразмяться — какой же это было роскошью! — и завалиться спать. Я не долго оставался бодрствующим. Наша четверка — так как тот рапа, Лоргад, был принят нами, как товарищ по веслу — спала кучно. Утро настало чересчур уж рано, и мы со многими стонами поднялись, разминая задубевшие суставы, после чего нас окатили какой-то мерзкой смесью морской воды с пахучим иброем, а потом мы жадно проглотили брошенную нам еду. Еда состояла из каши, ломтя заплесневелого хлеба и горсти палин. За эти палины все возблагодарили тех богов, каких почитали.

Среди нас прошествовали кнутовые дельдары, щедро давая плетей, рассортировывая нас под звон цепей.

— По-моему, — сказал, пристально глядя кругом Фазхун, — нас сегодня посадят к зигитам.

Все определенно выглядело именно так. Пыль из обнесенного частоколом загона густо поднялась, когда по земле протопали сотни пар босых ног. Вдали голубели горы, а небо показывало намек на ясную погоду, которая приободряет упрямую душу моряка. Я не хотел никаких неприятностей. Мы уже работали над своими цепями. У меня имелся опыт по этой части. У катакия же имелся опыт работорговца и надсмотрщика, которому всякие хитрости пытающихся сбежать рабов известны, как часть его ремесла. А Фазхун с Лоргадом работали по нашей указке. Поэтому я хотел, чтобы мы оставались рядом друг с другом, и не создавали сложностей.

Мы ждали, построившись длинными рядами, звякая цепями, когда переходили на новое место. Над холмами взошли солнца Скорпиона и залили все смешанным струящимся светом. Я поразмялся и почувствовал, как растягиваются у меня мускулы. В данное время я находился в превосходной физической форме; но мне не помешало бы получить побольше еды, как и всем нам.

Я услышал чей-то бычий рев, и внезапно кнутовой дельдар, кувыркаясь, взмыл в воздух, с повисшим на запястье на темляке вращающимся кнутом. Он хлопнулся на спину, подняв столб пыли. Рабы торжествующе заорали. А тот ревущий голос крикнул:

— Ей Зого Хиркнут! Зигнутый крамф! Я тебе хребет сломаю! Дык, вырву тебе внутренности и…

Я уже бежал, волоча за собой трех других.

Рев грянул снова, громче, яростно рыча.

— Дык — ей Зар! Больше не походишь, раст!

— Да погоди, Дак, — в чем дело?..

И:

— Да стой ты, раст!

И:

— Ей Рапапорголам Жнец Душ, ты спятил!

Тут завопил, разинув редкозубый рот, второй кнутовой дельдар, недоверчиво глядя на свою левую руку, которая болталась с торчащими сломанными розовато-белыми костями. Рабы, спотыкаясь, спешили убраться у меня с дороги. Я продолжал рваться к центру, а там — стоя, словно гора, словно окруженный волками мамонт, окруженный верстингами болоф — стоял Дурра.

Его обритая голова уже обросла, как у всех нас, пушком щетины. Болтающийся у него сзади оселедец исчез. На обнаженном теле проглядывала вся великолепная мускулатура борца. Его похожую на лицо идиота физиономию искажала злость, и я вздохнул, так как обычно Дурра, если его не выводить из себя, был самым мирным из людей. Но вот если кто его рассердит, он мог и голову оторвать. На земле у его ног лежал юноша с телом, предрекавшим ему в будущем превосходное телосложение. Он не потерял сознание, но из одной ноздри у него тянулась тоненькая струйка крови.

Я отбросил в сторону какого-то рапу, рубанул ребром ладони пару апимов, пнул одного брокелша и так вот схватил Дурру за руку. Тот круто обернулся, готовый вмазать мне по роже, и я, понизив голос, с силой велел:

— Дурра! Успокойся, хватай парня и за мной. Живо!

Он одним плавным движением массивного тела поднял парня с земли, и мы тут же повернули и снова нырнули в толпу кричащих, возбужденных, подымающих пыль рабов. Мне пришлось сломать шею тому кнутовому дельдару, который поднялся, размахивая кнутом в правой руке, с болтающейся сломанной левой рукой. Он ведь нас видел. Я знал, что произойдет, если нас заметят. Что же касалось другого кнутового дельдара — я увидел, как какой-то брокелш прыгнул прямо на него, и полагал, что позвоночник у него не выдержит напряжения.

Вместе с тащившимися следом Руккером, Фазхуном и Лоргадом, с Дуррой, несущим рядом со мной парня, мы протаранили себе дорогу сквозь толпу, пока не добрались до еще непотревоженного ряда. Я зорко следил, нет ли поблизости охранников, кнутовых дельдаров, и вообще кого угодно, проявляющего слишком много интереса.

— Положи парня, Дурра.

Я нагнулся, сгреб горсть пыли, поплевал на нее, слепил из нее «тесто».

— Встань, парень! Держись прямо!

Я сунул комок смоченной слюной в клейкую массу пыли ему в кровоточащую ноздрю, а затем вытер кровь, облизывая пальцы. Когда парень принял презентабельный вид, и мы отряхнули друг друга от пыли — все мы, — я им всем сказал:

— Стойте и примите глупый вид. Ей Зар! Трудностей это вызвать не должно! Мы знать ничего не знаем об этой суматохе.

— Дык — Дак… — захотел разъяснить мне Дурра.

— Тихо ты, фамблий. Позже расскажешь.

— Быстро соображаешь, Дак, — одобрил Руккер-катакий, — для апима.

— Заткни хлебало, Руккер. Вон охранники идут уже.

Мы все стояли там, в цепях и с подобающе глупым видом. Подальше происходила немалая суматоха, слышалось немало криков и свиста плетей. Некоторым из рабов, по всей видимости, действительно не хватило ума отбежать подальше. Когда восстановили порядок, и нас рассортировали, то обратно на «Зеленый магодонт» погнали всю нашу шестерку и приковали на среднем ярусе. Нам требовалось стать зигитами, вшестером на вальке, и если весельный начальник свифтера и обнаружит, что у него появилось два лишних раба, то возблагодарит Зеленого Гродно и улыбнется. Что же касается того свифтера с которого к нам попали Дурра и парнишка, то тамошний весельный начальник поругается и побушует — и я был чертовски уверен, что весельный начальник «Зеленого магодонта» и дальше ничего не скажет и улыбнется еще шире. Как бывший старший помощник семидесятичетырехпушечного, я очень даже хорошо знал про сквалыжность опытных моряков по части корабельных припасов — а в Оке мира Крегена в число корабельных припасов входили и рабы.

«Зеленый магодонт», как я уже заметил, был достаточно широк для помещения на вальке по шесть гребцов

в ряд. В ряду транитов у нас над головами гребцов расположили с целью тянуть и толкать весла, восемь человек образовывали удобную схему. Такое расположение имело тенденцию стеснять их немного побольше, чем нас, гребущих ярусом ниже; но магдагские кораблестроители рассчитали хорошо, так что рычаг и сила, требуемые для весел разного размера, выравнивались. Так что мы сидели на вальке весла зигитов. Нашу шестерку от места у постиса до наружного составляли: Лоргад-рапа, Фазхун ти Розиллой, Вакс, Дак, Дурра Давних дней и Руккер-катакий.

— Дык, господин, — обратился ко мне Дурра, когда нас рассадили, — мне следовало бы занять место у гребной рамы.

Он ведь был чуточку более рослым, чем Руккер.

— Фамблий! — обругал его я. — С этой твоей новомодной клешней! Рядом с куршеей! Где ты с большей легкостью получишь плетей!

— Да, господин.

— И ради Матери Зинзу Благословенной! Я тебе не господин!

— Нет, господин.

Как всегда при споре с Дуррой по этому вопросу — так как он с тех пор, как потерял руку, прицепился ко мне на южном берегу, и мы после совместно побывали в нескольких стычках и стали хорошими товарищами, — я оставил спор, пребывая в своего рода беспомощном веселье. Даже гребец-невольник может временами ощутить такое, ища прибежища в черном юморе абсурдности.

Наше отплытие сопровождала какая-то суматоха, и нам пришлось выкладываться, не жалея хребта. Очевидно, капитан дьявольски спешил. Обнесенный частоколом загон и бивачные костры оставили на берегу, и поэтому мы догадались, что вернемся сюда на ночлег. Мы гребли. Вздымали весло, те из длинных рядов по обеим сторонам куршеи толкали его, вставая, а потом неистово откидывались обратно на скамью, вкладывая в гребок весь вес тела и всю силу мускулов. Твердое дерево скамей просто требовалось покрывать набитыми соломой мешками и шкурами поншо. Не будь их, мы живо стали бы истекать кровью, непригодные для гребли. В деле с мешками и шкурами поншо магдагские магнаты отнюдь не распространяли роскошь и на гребцов-невольников; дело заключалось в экономике и рациональном распоряжении рабсилой.

Эскадра свифтеров, выйдя, расходилась, как мне казалось, в разных направлениях. Как я полагал, курсы выбирались не наобум. Мы либо искали какой-то другой корабль, либо зря растрачивали массу энергии. Ничего так и не произошло — за исключением этой вечной проклятой гребли, — и в конечном итоге, и к нашему удивлению, мы услышали свистки, сигналящие о прекращении гребли, и заключительный сдвоенный удар барабана. Весла подняли, втащили на борт и держали, закрепив в гребных рамах, а мы, рабы, повалились, истощив силы.

Прежде чем навалившаяся летаргия смогла ввести нас в ступор, нас высекли и погнали на работу по вытаскиванию свифтеров из воды. Дерево, из которого мастерили свифтеры, должно быть, поместил на Креген либо бог, либо дьявол. Этот флибр, как я уже говорил, обладает замечательной прочностью при замечательной легкости. Строй их из ленка, нам едва ли удалось бы сдвинуть эти корабли. Но флибр придает судну хитрую легкость перышка, свойственную судам намного меньшим. Как я говорил, флибр забросил на Креген либо бог, либо дьявол — бог, для облегчения тягот рабов, или дьявол, чтобы эти проклятые корабли вообще можно было вытащить из воды.

Наконец, накормленные, окончательно лишившиеся сил, мы повалились на жесткую землю загона и уснули.

Если б кто-то в то время и желал рассказать мне о своей жизни и щедро заплатил бы за выслушивание, то я бы послал его на ледники Сикки, перевернулся на другой бок и заснул.

На следующий день свифтеры оставались высоко на берегу, а мы, гребцы-невольники, разлеглись в загоне, по-прежнему скованные, но способные размяться и дать отдых измученным телам.

С берега отправились к горам охотничьи партии, и позже, когда солнца начали опускаться к горизонту, нам, рабам, раздали горячие куски вусковины. Как же мы их расхватали, набили в рот и ели! Снабжение свифтеров провиантом процесс неизменно сложный, и большое число занятых передвижением свифтера людей требовало легкого доступа к большим количествам пищи. Обычно мы питались кашей — есть несколько видов, — основа которой состоит из мергема, растения, богатого белком, витаминами и железом, обладающего благословенным качеством укреплять силы человека для ежедневного труда. Если б не мергем, несущий столь много питательных веществ при столь малом объеме, мы были бы экипажем тощим, голодным и совершенно непригодным налегать на вальки. Дали нам также и луковицы — как же мы с Зоргом, бывало, спорили по поводу дележки пары луковиц! — немного сыра, сухари и палины. Палины помогали держать уровень безумия в пределах терпимого.

Вареную вусковину мы поглотили с прожорливостью лимов. А потом лежали на спинах с раздувшимися животами, сыто рыгая и готовясь отойти ко сну.

Дурра наконец нашел время рассказать мне, что же именно произошло с тех пор, как мы наделали шороху в лагере армии короля Генода и угнали его аэробот. Когда я не вернулся вовремя, заряне из Зандикара одолели его, дабы он не отправился искать меня. Он рассказывал об этом с некоторым презрением к себе оттого, что его тюкнули по затылку, когда следовало быть настороже и беречься не только крамфов зеленых гроднимов, но и красных зандикарцев.

— Когда я очнулся, Дак — дык! Мы уже летели высоко в небе!

— Того хикдара — кажется, его звали Орнол ти Заб — нельзя винить. Перед ним стоял совершенно ясный ему долг.

— Может, и так. Но мы улетели и бросили тебя.

Он и этот паренек Вакс плыли из Зандикара обратно, и их судно захватили. Ныне любому судну красных становилось все опасней соваться в западные части внутреннего моря. Гроднимы бросили в море эскадры свифтеров, которые гнали все перед собой. Нас снова свело друг с другой лишь очень маловероятное совпадение, а вот Дурре наша повторная встреча представлялась совершенно неизбежной. А о Ваксе он сообщил, что этот юноша — отличный паренек и может стать хорошим товарищем, хотя так страшно ругал отца, что, как сильно подозревал Дурра, если бы не сбежал из дому, спасаясь от постоянных побоев, то убил бы того старого черта. Или так, во всяком случае, считал Дурра.

Я дал ему краткое — очень краткое — резюме случившегося со мной с тех пор, как мы расстались. Он выразил желание немножко посвертывать Гафарду шею. Когда мы были ренегатами, как был им и сам Гафард, королевский разитель, морской жантил, мы с Дуррой оба были взяты Гафардом на службу. Когда я рассказал Дурре, что наймиты короля Генода все же похитили Эвергерну, тот трахнул по земле левым кулаком и выругался. А когда я рассказал, что Эвергерна погибла, жестоко сброшенная королем с флютрелла, когда ту верховую птицу ранили, Дурра просто сидел на земле, склонив голову, просыпая сквозь пальцы немного пыли на пыль, лежавшую на земле.

Наконец он произнес:

— Я им все припомню.

Я не сообщил Дурре Давних дней, что эта замечательная и чудесная дама, которую Гафард называл своим сердцем, своей жемчужиной и которая отвечала ему любовью, была моей родной дочерью Велией, принцессой Вэллии.

Моя Делия, моя Делия на Дельфонд, моя Делия Синегорская ждала меня в островном стромнате на Валке, прекрасном острове около главного острова Вэллии. Я рвался вернуться к ней. И все же на меня действовало запрещение. Мне не дозволят покинуть Око мира до тех пор, пока я снова не сделаюсь членом ордена крозаров Зы. Я не знал, кто приковал меня к здешним краям: Звездные Владыки или саванты, хотя Зена Изтар указывала, что Звездные Владыки тут ни при чем. Ну, я таки стану вновь крозаром Зы и сбегу с внутреннего моря и вернусь на Валку. Но прежде чем это сделать, следовало предать суду этого злодея-короля Генода. И так вот, совершив все эти чудесные и необыкновенные подвиги и доказав, какой же я великий человек, я отправлюсь домой. Взбегу по вырубленному в скале длинному лестничному пролету, идущему с киро Трезубцев, победно прыгну на высокую террасу моего дворца Эссер-Рариох с видом на залив и на Валканиум и снова сожму в объятиях мою Делию. О да. Я все это проделаю. А потом — а потом придется рассказать, что ее дочь Велия погибла.

Не удивительно, что при таком страшном положении я находил в себе меньше навязчивого желания вернуться на Валку и к Делии, чем когда-либо испытывал раньше. Я должен вернуться. Должен рассказать Делии, а потом утешить, как она утешила бы меня. К этому меня не просто призывал долг, но и побуждала любовь. Но это было трудно, чертовски трудно.

Дурра между тем рассказывал мне о своей новой руке, и я очнулся. Мне требовалось составить план и подумать. Мои мысли устремлялись вперед. Вот же мы, по-прежнему скованные гребцы-невольники на магдагском свифтере.

— …Закрепляется поворотом таким хитрым, что никогда не догадаешься. Смотри.

Я посмотрел. Обрубок правой руки Дурры был покрыт соединением телесного цвета, выглядящим точь-в-точь, как запястье, и жесткой механической рукой выглядящей малоотличимой от настоящей кисти руки. Он мог при помощи левой руки сжать пальцы в различные виды хваток. Он держал руку, согнув пальцы так, что мог тянуть за скобу на вальке весла. Я ощупал руку, и ее жесткая твердость не вызывала сомнений.

— Это стальная рука, Дурра, — или железная.

Врачи внутреннего моря совсем не такие умелые, как лекари стран Внешних океанов. Они хорошо умеют облегчить боль и мастерски ампутировать. Но мне не думалось, будто они способны производить протезы такого качества. Дурра навестил Молыза «Крюкодела», и подобная работа была тому совершенно не по силам. Дуррой занялись врачи, приданные тодалфемам Ахрама, астрономам-математикам, прогнозирующим крегенские приливы и отливы, и те насадили ему на обрубок муфту, снабдив Дурру целым ассортиментом крючьев и лезвий, вставляемых по мере надобности. Но такая работа была не по силам и им. У Дурры прибавилось красноречия.

— Это произошло в Зандикаре, Дак. Прямо как гром средь ясного неба. Эта джерна сказала, что может привести меня в порядок, как надо. Чудесная женщина — чудесная. Нежная, очаровательная и — ну, сам видишь, что она сделала.

— Ты видел, как она это сделала?

— Нет. Как-то… дык, господин — я не знаю! Она посмотрела мне в глаза, а потом рассмеялась и сказала, что я могу идти. Я посмотрел на руку — и все было готово.

— И как же ее звать, эту чудесную женщину?

— Она назвалась джерной Изтар.

Я не ответил. Что же такое делала Зена Изтар — чья роль в моей жизни покамест оставалась загадочной, хотя я чувствовал, что очень многим ей обязан, — помогая Дурре? Ее манипуляции, подозревал я, не могли соответствовать козням Звездных Владык или же савантов. Именно она уведомила меня, что я никогда не покину Око мира, пока не стану вновь зыйкром. Я ей верил всецело, не думая усомниться в ее словах. Она, чувствовал, надеялся я, желала мне добра. Это казалось замечательной переменой здесь, на Крегене, где саванты и Звездные Владыки жестоко помыкали мной, действуя за кулисами и пуская в ход сверхъестественные силы. Поэтому я полюбовался новой рукой Дурры и продолжал размышлять.

А затем надо мной насмеялась эгоцентричность моих же мыслей. Что это все «я» да «я» — Зена Изтар могла просто помочь Дурре.

Укрощенные рабы бросили нам мальсиджи, и мы съели их, так как они — качественное противоцинготное средство. Мы устроились спать, и мне требовалось много о чем подумать; но я все равно уснул.

В последующую пару шиванов сон стал редким и ценным предметом, так как мы трудились на веслах не только днем, но и ночью. Свифтеры заходили на короткое время на острова, а потом снова снимались с якоря, и мы опять наваливались измученными телами на вальки весел. Еды не хватало, и мы голодали. Гребцы начали умирать. Дурра, как мне представлялось, такого рода тяготы перенесет неплохо, а наш катакий мог опереться на резервы имеющихся у него сил. А вот Фазхуну ти Розиллою работать становилось все тяжелее и тяжелее; но он продолжал бороться со всей доблестью рон-фарила, отказываясь признать себя побежденным. Юноша Вакс навалился на свою работу со стоической яростью, весь мрачный, и тлеющий в нем гнев причинял мне боль. Секли нас не больше, чем любую другую команду на любом другом вальке. Но мы потеряли Лоргада-рапу. Однажды он не смог больше тянуть лямку, и удары плетей лишь заставляли его труп дергаться. Его расковали и выбросили за борт, а его место занял новый гребец.

Он был невысоким и занял место у постиса, малый с черной полосой бровей и курносым носом, обличавшим в нем уроженца гор Илкенеск к югу от внутреннего моря. И все же он был зарянином, апимом, и ухитрился ловко двинуть Руккера-катакия цепями, когда кнутовые дельдары загнали его к нам на место.

Руккер взревел и затряс цепями. Я увидел, как натянулась цепь между ним и Дуррой. Начал, натягиваться цепь и между Дуррой и мной. Звено, над которым мы трудились, погнулось. Оно начало размыкаться. Я —крепко выругался вслух, не в состоянии добраться до Руккера мимо Дурры.

— Да сядь ты, вонючий катакийский крамф! Мерзость хвостатая! Сядь, а не то я продырявлю твою онкерную голову!

Он резко повернулся, прожигая меня взглядом, полным смертоносной ярости. Кнутовые дельдары меж тем приковывали этого нового гребца. Дурра тоже попытался снова сесть для ослабления нажима на цепь. Это был миг, когда мог разразиться ад кромешный.

Один кнутовой дельдар небрежно так — почти праздно — хлестнул меня плетью, и я стерпел. И снова принялся что-то реветь о катакиях, растах и хвостах, и шепнул Дурре:

— Скажи ему, Дурра! Заставь этого дурного онкера сесть!

Дурра наклонился к Руккеру, и его громыхающий голос сообщил бы новость всему ряду, не начни я орать от боли, причиненной плетью. Крик был не совсем притворным. Вакс удивленно посмотрел на меня. Я поорал еще немного. А потом Дурра, должно быть, передал свое сообщение, так как Руккер шлепнулся обратно на скамью, отдернув с дороги хвост, и напряжение с цепи спало.

Когда кнутовые дельдары убрались, он загремел, обращаясь ко мне:

— Ты меня много как обозвал, Дак, и я тебе припомню…

— Ты мог все погубить, Руккер. Если желаешь сбежать от магдагских магнатов и надсмотрщиков, то надо подумать и составить план. Онкер! Я сделал все, чтобы заставить тебя сесть.

— Погуби ты наши надежды, Руккер, — молвил Дурра, — я был бы недоволен, — дык, — я б сильно рассердился.

Руккер снова прожег меня взглядом. Дурра поднял связывающую нас с ним цепь. Руккер посмотрел.

Металлическая рука Дурры трудилась упорно и хорошо. Погнутое звено находилось на грани разрыва. Руккер присвистнул.

— Ну вот, онкер! Видишь теперь свою глупость?

Тон мой ему не понравился. Но он же был катакием.

— Понимаю, — произнес Руккер. — Больше я об этом говорить не буду.

В этом был весь Руккер-катакий. Он обладал свойством отправлять свои ошибки и неприятный опыт в область небытия, где предпочитал о них не говорить. Мысль принести извинения никогда не забредала в его хищную катакийскую голову.

 

Конец ознакомительного фрагмента