Кеннет Балмер "Принц Скорпиона"

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Я желаю счастья Алексу Хантеру

Я, Дрей Прескот, с Земли и Крегена, снова ступил на землю этой прекрасной и жестокой планеты, ставшей для меня второй родиной. И, по очаровательному обычаю перенесших меня сюда Звездных Владык, сразу же угодил в самую гущу боя и подвергся смертельной опасности.

Ко мне несся во весь опор затянутый в черную кожу коренастый шатен, нацеливаясь пригвоздить меня к земле рапирой. Тонкий клинок отблескивал в смешанном свете двух солнц Скорпиона кроваво-красным. А когда меня пытаются убить, я не трачу время на споры. В ушах стояли гортанные крики и хриплые вопли, мгновенно возникло впечатление, что кругом кипит бой, и корчатся, сталкиваясь в жестокой схватке, черные силуэты — бегающие, настигающие и колющие друг друга в ходе неистовствующей кругом непонятной свалки; но тот здоровенный шатен с пышными усами и глазами убийцы яростно бросился на меня. Я откатился.

Здоровяк выругался, выдернул клинок из покрывавшего голую скалу тонкого слоя почвы и кинулся вперед, стремясь еще раз наколоть меня, словно бабочку на булавку.

Все прочее в мире — и в этом мире, и в отделенном от него четырьмястами световыми годами мире Земли — не имело никакого значения по сравнению с тем профессиональным убийцей и его клинком.

— Панвальский крамф! — выругался он, надвигаясь на меня, на сей раз чуть поосторожнее, в его очевидном желании проткнуть меня, когда я начну откатываться, явственно проглядывала толика хитрости.

Уперевшись ладонями в землю, я оттолкнулся и подобрал под себя ноги, не становясь на четвереньки. Как всегда при высадке на Креген, я был совершенно голым. И никакого оружия под рукой — ни меча, ни копья, ни шлема, — только я, Дрей Прескот, голый, в чем мать родила.

Мимо пробежал вопящий человек с развевающимися свалявшимися волосами. За ним гнался еще один из убийц в черном кожаном обмундировании. Этот вопящий бедолага тоже бежал нагим, вот потому-то, рассудил я, отсутствие у меня одежды никого и не удивило.

— Раст-панвал! — Рослый убийца ударил рапирой, а я прыгнул, стремясь нырнуть под клинок, а там уж стиснуть этого типа в объятиях и сломать ему хребет.

Но верзила оказался шустрым малым. Этот здоровенный громила увернулся от моих объятий и полоснул меня  по бедру, прочертив на нем ярко-красную линию.

Тут уж настала моя очередь выругаться.

Сражаясь, я обычно я не утруждаю себя  криками и руганью; это напрасная трата дыхания, а подымать таким способом свой боевой дух мне не требуется.

— Черный Чункра побери! — заорал я. — Да я сейчас вырву тебе зараженные Макки-Гродно кишки и на шею твою поганую намотаю!

Когда я это выкрикнул, верзила в черном снова надвигался на меня и, ошарашенный моим криком, глянул мне в лицо. Ранее он не утруждал себя разглядыванием, для равнодушных охранников все рабы на одно лицо. А теперь взглянул. И словно споткнулся. Он столь явно медлил напасть, что я сразу понял — на лице у меня снова то сильнодействующее страхолюдное выражение, которое, по словам видевших его, придает мне вид сущего дьявола. Верзила промедлил с нападением, а уж я-то не упустил свой шанс.

Отразив левой рукой удар, я отбил рапиру вверх впустую пронзать воздух, а правой — схватил его за горло и крепко сжал. А затем опустил левую руку и с размаху ударил этого здоровяка кулаком в живот. Он бы тут заорал благим матом, но мои сжимающие ему горло пальцы не пропускали в его легкие ни капли воздуха.

Громила заизвивался, замолотил руками, попытался перехватить рапиру за клинок и заколоть меня в спину, но я глядел ему в глаза, прожигая его, как мне отлично известно, тем бешенным и безумным взглядом, каким имею обыкновение сверлить тех, кто пытается меня убить, и, додушив до конца, швырнул наземь, как сжатый сноп. После чего тут же схватил его рапиру. Кинжал для левой руки все еще висел у него на поясе; к чему ему мэнгош для схватки с безоружным рабом?

С оружием в руках, я вскочил на ноги и принял боевую стойку, готовый к встрече с любым другим дурнем, который вздумает сунуться ко мне. И обозрел открывшуюся моему взору сцену.

Голые скалы, покрытые тонким слоем почвы, на котором пытались расти отдельными клочками береговые травы и терновый плющ. Скалы эти спускались к пляжу, покрытому отложениями сланца. Беспорядочно разбросанная вдоль берега огромная масса деревянных обломков, тюков, узлов, рангоута и такелажа говорила о недавнем кораблекрушении. Мне сперва подумалось, что разбегавшиеся с криками голые мужчины и женщины служили на разбившемся судне гребцами-невольниками, но его обломки ничуть не походили ни на знакомые мне свифтеры Ока Мира, ни на мечники Закатного моря.

— Сгоняйте их всех в кучу, калсании! — заорал, размахивая рапирой, мускулистый и голосистый малый властного вида. — Всех этих темных беспандритных панвалов до последнего!

Как и у других охранников, одежда этого крикуна состояла из черной кожаной туники, таких же штанов и высоких черных сапог. И, как и у них, по рукавам его надетой под кожаной туникой рубахи тянулись красно-черные горизонтальные полосы. Голову ему защищал шлем с узкими полями по бокам, завернутыми спереди и сзади кверху, на манер мориона . На налившемся кровью обрюзгшем лице этого горлопана отчетливо читалась досада, вызванная превращением порученной ему задачи в нечто такое, что он явно считал самой что ни на есть черной работой.

Я посмотрел на море — неизвестное, тогда, для меня море — и почувствовал глубокую тоску по порыву бьющего в лицо свежего ветра и чистому ощущению несущегося по волнам корабля у меня под ногами. А затем двинулся на этого крикуна, вожака громил, резавших безоружных людей, невзирая на их вопли и мольбы о пощаде.

Совсем не гладкие валуны под моими подошвами казались решительно неудобными после моего пребывания на Земле и хождения в приличной обуви, но большую часть жизни я проходил босиком и потому не обратил большого внимания на подобное неудобство. Я спрыгнул со скал на берег, и на какой-то миг мечущиеся тела заслонили от меня того рослого громилу. Прямо у моих ног пронзительно кричала какая-то девушка, и я опустил взгляд и посмотрел налево. Девушка растянулась на устланном сланцем берегу, и я увидел, что споткнулась и упала она из-за цепей, соединяющих ее ножные кандалы. А охранник в черном готовился совершенно равнодушно и совершенно преднамеренно вонзить рапиру ей в живот. Я нагнулся и, чиркнув мэнгошем по берегу, запустил ему в лицо куском сланца. Охранник, выругавшись, отскочил. И увидел меня. Свой мэнгош он выхватил с непринужденностью тренированного бойца, и я понял, что, прежде чем добраться до вожака, мне придется сперва разделаться с этим мерзавцем.

Он попытался обойти меня. Это было напрасной тратой времени — моего времени, так как его время заканчивалось здесь и сейчас.

Тут подбежал второй охранник с четырехфутовым  копьецом в руке и метнул его в меня. Я увернулся, и дротик просвистел мимо. Тогда второй охранник обнажил оба своих клинка. Девушка лежала, уставясь на нас широко раскрытыми глазами; страх притупил ее чувства, и поэтому она не могла больше ни кричать, ни плакать.

Я хотел закончить эту схватку побыстрей. По берегу металось свыше сотни голых мужчин и женщин в цепях и где-то около пятнадцати-двадцати методично резавших их охранников. А эти двое разделились, собираясь напасть на меня с двух сторон. Сражаться мне доводилось неоднократно, и, несомненно, придется еще драться не раз и не два. Эти двое были приличными образчиками средних рапиристов, а это означало, что вместе они образовывали такое сочетание, которое всегда может одолеть превосходящего их одиночного бойца. Придется мне просто-напросто превзойти их обоих.

Оба погибли, один за другим, сраженные точно рассчитанными выпадами.

Потерпевший крушение корабль, пляж из отложений черного сланца, шелест волн того неизвестного мне моря, черные скалы и жестокие кусты тернового плюща сложились в задник сцены безумного боя и дьявольской резни. Я отправил на тот свет еще двоих охранников. Ближе к поломанному шпангоуту выброшенного на берег корабля бушевал яростный рев и рык, и я побежал к источнику этих звуков, завалив на бегу еще одного охранника.

Рослый и горластый капитан охранников пал. Он сидел на черном сланце, глупо глядя на обрубок своей левой руки. А рядом с ним лежала сама рука в красно-черном рукаве, и ее пальцы все еще сжимали кинжал.

Трое других охранников быстро отступали. Я посмотрел на противостоящего им парня и почувствовал, как у меня взволнованно и болезненно екнуло сердце, вызвав покалывание во всем теле.

О да, я догадался, кем должен быть тот юноша!

Этот юноша с открытым и честным лицом, гладкими белокурыми волосами и льдисто-голубыми глазами сражался с греющим мне душу изяществом и изысканностью. Молодой, сильный, уверенный, смелый, он сплетал перед собой сеть из сверкающей стали, и раз, два, три, все те охранники полегли, обливаясь кровью.

Юноша сражался в набедренной повязке из мягкой кожи, обернутой вокруг талии и продетой между ног, подпоясанный широким ремнем, пряжка которого тускло поблескивала золотом. Левую руку его защищал крепкий кожаный наруч. И еще на нем были кожаные перчатки и охотничьи сапожки из такой же мягкой кожи. Я и сам некогда одевался так же, в давние-предавние времена…

И его меч…

О, да, я почувствовал, как раздоры и зло двух миров схлынули с меня, и ощутил открывшуюся мне новую и в целом радужную перспективу. Здесь, прямо передо мной, находился мой пропуск в рай!

— Хай! — крикнул этот доблестный юноша, и ринулся, очертя голову, на группу охранников, которые выдернули окровавленные клинки из тел своих жертв и бросились дать ему отпор.

А передо мной на берегу сидел, полусогнувшись, голый мужчина и крепко прижимал к себе женщину. Черное железо цепей резко выделялось на фоне их кожи. Лица этой пары среднего возраста избороздили морщины тяжких забот, и, тем не менее, при всем при том мужчина не преминул посмотреть в сторону того юноши, широко раскрыв глаза от удивления.

— Ну и ну, во имя близнецов! Откуда он взялся?

— Тише, Дженью, тише! — Жена заставила его залечь, прижавшись к черному сланцу, готовая хоть зарыться в поисках какого-нибудь убежища.

Я перепрыгнул через них, и, поскольку это казалось правильным, крикнул, проносясь над ними:

— Ни звука — тогда и уцелеете.

— Храни нас всеславный Опаз!

Среди всех этих охранников и истребляемых ими для предотвращения побега рабов мне пока не попадалось на глаза никаких иных существ, кроме людей. Я не видел никаких представителей полулюдей-полузверей Крегена, тех других рас разумных существ, которые делят эту планету с мужчинами и женщинами рода человеческого.

А тот юноша — у меня мелькнула мысль: может, и он тоже родом с планеты Земля — самоотверженно схватился с охранниками и теснил их, демонстрируя мастерство прекрасного фехтовальщика. Сражаясь, я держал ухо востро и смотрел в оба, как в общем-то поступаю почти всегда. Если б какой-то боец попытался налететь на меня с тыла, то скорей всего обнаружил бы, что я резко повернулся лицом к нему с обнаженным мечом в руке. Если ходишь опасными тропами, то такая привычка очень важна для того, кто хочет остаться в живых — не только на Крегене, но и на Земле.

Так уж получилось, что мне пришлось еще дважды останавливаться для расправы с несвоевременно наседающими молодчиками в черных кожанках с красно-черными рукавами и в шлемах, похожих на морионы. Я заметил, как один кандальник с лохматой шапкой бурых волос и такими же бурыми волосами на теле, делающими его похожим на огромного бурого медведя, обмотал своими цепями шею охранника и явно мог того и гляди оторвать ему голову. Этот великан, такой же толстый в груди, как бочка, в которой перевозят палины из корабельных запасов продовольствия, просто ревел от радости. Я увидел, как свет солнц  блестит и сверкает на волосатых мускулах его предплечий, когда он откинулся назад. Тут он увидал меня, когда я отпрянул, уходя от выпада одного охранника, ослепил его довольно вычурным росчерком моего кинжала и нанес смертельный укол рапирой. И увидев это, Бурый Медведь заорал, в полнейшем восторге:

— Хай, джикай!

— Хай, джикай! — проревел я в ответ. — Скоро мы их всех прикончим — и тогда я собью с тебя железа.

— Не раньше, чем я перестану орудовать ими. Ей Ваош, никогда б не поверил, что так сильно полюблю свои цепи! Ха!

По всему пляжу и покрытым почвой скалам над ним валялись тела убитых мужчин и женщин. Но намного больше кандальников сумело найти какое-никакое убежище среди скал, а охранников среди мертвых лежало куда больше, чем имел какое-то право надеяться любой из бежавших рабов. Бурый Медведь завалил свою долю черномундирных, а я — свою, да и этот славный юноша, на помощь которому я теперь бросился, дрался отлично и храбро.

Наверно, даже слишком храбро: при всем умении и тренированности ему определенно не доставало опыта. Подбегая к нему, я дважды уворачивался от брошенных дротиков. И видел, как все произошло. Я закричал — напрасно, тщетно, глупо. Ничего иного я сделать не мог, только крикнуть и метнуть свой кинжал; но задолго до того, как кинжал нашел свою цель в горле метнувшего дротик, жестокий стальной наконечник брошенного короткого копья ударил того доблестного молодого бойца в спину и пронзил его насквозь.

Мне нелегко говорить о той минуте.

Я отчетливо помню тот окрашенный алым острый стальной наконечник дротика, выходящий из груди этого паренька. С отчетливой ясностью помню, как двойной струящийся смешанный свет Зима и Генодраса отбросил уродливые тени на мускулы его груди и гладкий загорелый живот, прежде чем юноша согнулся пополам и упал набок, поджал ноги и захаркал кровью. А из дальнейшего я помню лишь одно — как извлекаю рапиру из затянутого в кожу тела охранника, озираюсь в поисках других и обнаруживаю, что все они валяются на берегу и их позы ясно говорят: все мертвы, мертвее не бывает. Очевидно, под конец они пытались удрать от меня.

Я посмотрел на скалы за пляжем. Там собралась небольшая кучка нагих мужчин и женщин, а из укрытий среди скал, валунов и кустов тернового плюща выползали все новые и новые.

Чуть впереди остальных стоял тот великан, похожий на огромного бурого медведя.

Собравшиеся глядели на меня во все глаза. Подойти ко мне никто бы не решился. Я оставил их без внимания и вернулся к умирающему юноше.

Тот по-прежнему лежал на боку, так как пронзивший его дротик не давал ему лечь в иной позе. Юноша не потерял сознания и не сводил с меня глаз, когда я подходил к нему. Эти голубые глаза по-прежнему ярко светились и блестели, но в лице не было ни кровинки.

— Ллахал, джикай, — произнес он, превозмогая боль, и изо рта у него потекла струйка крови. — Дрался ты и впрямь лихо.

В ответ я употребил не раскатистое двойное «Л» в слове «Ллахал» с каким на Крегене здороваются с незнакомым человеком, а произнес вместо этого «Лахал», с которым обращаются только к знакомым.

Юноша, похоже, удивился, но слабость лишила его любопытства и способности размышлять над этим вопросом. Я опустился рядом с ним на колени. Ничего существенного я для него сделать не мог. Посмотрев на него, я подождал, пока не почувствовал в этих глазах свет разума, пробивающийся сквозь захлестывающие юношу и стремящиеся увлечь его навеки в пучину волны черноты. И заговорил.

— Счастливого Качания, — пожелал ему я. Мой голос сделался каким-то чужим — хриплым, незнакомым, резким. — Счастливого Качания.

Он посмотрел на меня с таким же потрясенным выражением, какое появилось у него на лице, когда дротик пронзил его насквозь.

— Счастливого Качания…

— Скажи, дэм. Где Афразоя, Качельный Город?

Юноша закашлялся, и изо рта у него потекла струйка крови, так как он уже отдавал концы.

— Афразоя! — Он попытался шевельнуться и не смог. — Я был там… там в Афразое… всего несколько мгновений назад. Поговорил с Масперо и поремберился с ним… а потом оказался здесь. И…

— Масперо — мой друг. Он был моим наставником. Где находится Афразоя?

Жилы у него на горле шевельнулись и дрогнули, и я увидел, что он пытается покачать головой. Голос его звучал еле слышно.

— Не знаю. Меня переправили… холод и темнота… а потом… здесь….

Мне требовалось узнать, где именно на планете Креген расположена Афразоя, Качельный Город. Самое важное для меня — забота о моей Делии, Делии на-Дельфонд, Делии Синегорской, и моя любовь к ней. Но на втором по важности месте стояла необходимость установить местонахождение Афразои. Потому что Афразоя была Раем.

Юноша снова попытался заговорить.

— Передай Масперо… передай ему… Алекс Хантер пытался… пытался…

— Не волнуйся, Алекс Хантер. Ты проделал немалый путь с Земли, но теперь ты среди друзей.

Он посмотрел на мою страхолюдную физиономию, с ее изрядным сходством с мордой горгульи, яркая голубизна его глаз потускнела, и Алекс Хантер очень тихо вздохнул. Его вымазанные в крови губы раздвинулись в улыбке — юноша улыбнулся, глядя на меня, Дрея Прескота — а затем умер.

Я встал.

И повернулся лицом к собравшимся нагим людям.

— Остались еще в живых какие-нибудь охранники? — крикнул я им. Мой голос сделался хриплым, злым и резким.

— Все мертвы, — крикнул в ответ кандальник, похожий на медведя.

Я кивнул.

— Тем лучше для них. Умерев, они спаслись от моего гнева.

А затем отвернулся, посмотрел на то неизвестное море и не заплакал. Отвернулся же потому, что нахлынуло множество воспоминаний, и я не мог ни на кого смотреть, пока не освобожусь от этой слабости.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Сладка и живительна вода в каналах Вэллии

Освобожденные заключенные хотели на радостях развести бивачные костры, и мне пришлось как можно мягче, — а я, видит Зар, человек достаточно мягкий, когда требуется — объяснить им, что поскольку никто из них не знал, где мы находимся, и мне это тоже неизвестно, то в ночи почти наверняка могли найтись враждебные глаза. И поэтому ужин нам надо готовить осторожно, выставить караулы и быть готовыми защищать свою заново обретенную свободу собранным на берегу оружием.

Все, похоже, полагали, что я плыл с ними на тюремном корабле. Тот держал путь на Каторжные острова и сбился с курса из-за шторма. Где мы оказались, не знал никто — но вот откуда они отплыли, знали все. Из Вэллии!

Я попал на какой-то остров, лежащий на зюйд-ост от вэллийского побережья. Где-то там за морем находилась островная империя, управляемая деспотичным отцом моей любимой. Вот туда-то я и стремился, в Вэллию, на тот остров, до которого поклялся добраться и взять штурмом, если понадобится — и голыми руками, и заявить при всех о своих правах на руку Делии.

Однако в данный момент на первый план выступили вопросы прозаические. Выпущенные на волю заключенные слишком ослабли в пути и не могли сейчас никуда идти, и мы нигде не видели ни каких-либо признаков жизни, ни следов обитания. Заключенные не могли идти, а я не мог здесь задерживаться.

— Заключенные, дэм? — откликнулся, отвечая на мой вопрос Борг, тот великан, похожий на здоровенного бурого медведя. — Да, мы заключенные, что и говорить. Политические.

— Партия рактеров удружила? — по наитию спросил я.

— Да! — сверкнул глазами великан. — Рактеры, чтоб их всех Гуруш из Бездонной топи побрал.

Речь я по догадке завел о партии рактеров, о тех знатных вельможах, крупных землевладельцах и богатых магнатах, которые рьяно противились моему браку с Делией. А почти все эти заключенные принадлежали к партии панвалов, более демократической по составу, хотя, как я подозревал, к ней принадлежало много людей, объединенных не какой-либо общей идеологией, а всего лишь противодействием рактерам.

Борг принадлежал к числу канальников. Вэллийские каналы — одно из чудес Крегена, они охватывают своей сетью весь остров и подпитываются потоками с внушающих трепет Северных гор, и в разных округах называются по разному. Бурлаки-канальники составляют особый народ со своим особым укладом. Полное имя Борга было вен Борг нал-Огьер. Вен — это обращение, принятое только среди канальников, также как обращение вена полагалось адресовать только их женщинам. Название Огьер носил его канал, от которого он и получил свое отчество. Ну а то, что этот канал тянулся на шестьсот миль в длину, со многими ответвлениями и излучинами, пересекая многие вэллийские округа, ничего не значило. Канальнику нет дела до того, как зовется тот или иной участок какой-то там суши, он отмечает свое происхождение по тому каналу, которым проходили его родители, когда он появился на свет.

— Я отправлюсь отыскать помощь, — сказал я Боргу. — Надо позаботиться об этих людях.

Борг уже надел снятую с охранника кожаную тунику, но руки и ноги у него оставались голыми. Судя по тому, как этот бурлак держал рапиру и кинжал для левой руки, он, похоже, умел ими орудовать.

— Хорошо, — кивнул он, соглашаясь со мной. — Тогда я с тобой, котер Драк.

Котер — чисто вэллийское обращение, эквивалентное нашему земному «мистер».

— Нет, вен Борг. Если хочешь помочь, то лучше пригляди за этими людьми. И не сочти за неуважение, но один я смогу передвигаться быстрее.

Он сердито посмотрел на меня и положил руку на лишенный украшений стальной эфес рапиры, но увидел мое лицо, и согласился.

— Ваош Всеславный! Жесткий ты человек, однако.

— Иной раз иначе нельзя.

Мои чувства, после того как умер Алекс Хантер, проявили себя новой гранью, но я не хочу этого обсуждать. У меня возникла мысль, а не потому ли Звездные Владыки перенесли меня сюда, что знали о грядущей неудаче Алекса Хантера? Но ведь тогда выходило, что они наделены даром пророчества, способностью предсказывать будущее. Возможности их представлялись мне в те дни неограниченными, но при этой мысли у меня мурашки побежали по коже. И тут мне пришла в голову иная мысль. Возможно, это Саванты отправили сюда Алекса Хантера примерно с таким же заданием, на какие отправили бы меня, если б я прошел в Афразое все положенные тесты, а не вынудил Савантов выкинуть меня из рая. Я по-прежнему не питал к ним злобы из-за этого изгнания. Они поступили в соответствии со своей природой, также как и я — в соответствии со своей. Как бы там ни обстояло дело, я здесь, на Крегене, и — при условии, что мне удастся избежать слишком явного столкновения с Савантами и Звездными Владыками — собирался здесь и остаться, добраться до Вэллии и потребовать руки Делии. А настроение у меня было таким, что возникало сильное желание наплевать на ее отца с высокого дерева.

До сих пор мысль о необходимости в какой-то мере унизить его в глазах дочери останавливала меня, связывала мне руки, удерживала от порыва рвануть очертя голову в Вэллию и войти с надменной неспешностью на своем корабле в Вондиум, чего, как я знал, однажды все равно не избежать.

Прежде чем достойно похоронить Алекса Хантера, прочтя пару молитв, я осторожно снял с него савантскую охотничью кожаную экипировку. А затем выстирал ее в ручье с чистой водой — какая же все-таки на диво мягкая кожа у охотничьего снаряжения города Афразои! — и натянул ее, продев конец набедренной повязки между ног и застегнув широкий пояс. Прежде чем надеть сапоги, я немного поколебался, но они могли мне понадобится, если почва станет совсем уж непригодной для прогулок босиком. После перехода через Оулархскую пустошь и Клакадрин мне представлялось, что с такими подошвами ног, как у меня, я и ад смогу пройти, даже не поморщившись. И меч. Савантский меч! Это был прекрасный образчик, с тем тонким прямым клинком, который каким-то волшебным образом соединяет в себе все наилучшие черты гибкости рапиры, жесткое колющее действие гладиуса и рубящие возможности палаша. Сжимая в руке это превосходное оружие с чашеобразной гардой, я почувствовал тогда, что с этим савантским мечом не может сравниться даже крозарский длинный меч. Полагаю, если брать для сравнения обыкновенное оружие, то он больше всего походил на английский меч с чашеобразной гардой образца этак 1610 года, только с той хитрой савантской изогнутостью к эфесу, позволяющей действовать им как рапирой. Этот клинок сохранял блистательную остроту лезвия без постоянной заточки, а когда им взмахивали, центр тяжести перемещался от эфеса к острию. Я тогда понятия не имел, как можно такого добиться, и даже сегодня уверен — никому из земных металлургов не под силу воспроизвести именно ту смесь металлов, именно такой фантастический сплав. Впрочем, как я убедился на горьком опыте, Саванты хоть и простые смертные, однако обладают поистине сверхчеловеческими способностями.

— Ну, котер Драк, — промолвил Борг, протягивая мне рапиру и кинжал для левой руки. — Тебе лучше отправляться, хорошенько подготовившись.

Я перекинул через правое плечо перевязь с савантскими ножнами и дал мечу повисеть у меня на левом бедре.

— Я возьму этот меч, вен Борг.

— Клинок у него странноватый, но, по-моему, он все-таки годится.

Перевязь я снял. Ножны своего меча я привык соединять с поясом, предпочитая оставлять верхнюю часть тела свободной от всяких ремней. Вот потому-то я и смастерил себе тогда способные временно послужить мне пасики с карабинчиками. Борг критически наблюдал за моими действиями.

— У нас на каналах пользуются рапирой и кинжалом, джиктаром и хикдаром, но редко. Такое оружие не так-то легко достать.

— Но тебе все же доводилось ими орудовать, вен Борг.

Борг хохотнул. Свет бивачного костра отбрасывал ему на лицо густые смешанные тени от массы шатенисто-бурых волос. Прежде чем ответить, он откусил огромный кусище от бедра буска — довольно-таки менее глупого и менее крупного родственника вуска — из запасов продовольствия, забранного нами с разбитого корабля.

— Да. На канале Огьер я считался неплохим мечником, котер Драк.

Я был не вполне уверен, с чего это народ тут решил, будто меня зовут Драком. Драк — имя легендарного персонажа, получеловека-полубога, играющего заметную роль в цикле мифов «Гимны Роздена », сложившегося три тысячи лет назад. Культура на Крегене распространена широко, и древние легенды и повести имеют хождение по всему миру и повторяются вновь и вновь. Кроме того, имя Драк носил отец императора, да и сам император, когда взошел на трон. Мне смутно помнилось, как я сказал, в ответ на вопрос, как меня зовут: «Я — Др…», и тут меня прервал громкий вопль. По-моему, кричали женщины, которых звали Теладоурами; они обнаружили одного полуживого охранника и собственноручно прикончили его. Так или иначе, это начатое Дрей и мгновенные ассоциации с именем Драк и присвоили мне имя. Меня тогда не волновало, какое имя присвоят мне эти люди, поскольку с восходом солнц я все равно собирался покинуть их, и, найдя для них помощь, отправиться через этот отрезок моря на запад к Вэллии.

К тому же, как не преминул сообразить я, к востоку за Закатным морем располагался континент Сегестес и анклавный город Зеникка. А в Зеникке находился мой собственный гордый анклав Стромбор. Я ведь был князем Стромбора. Но Стромбору и всем моим тамошним друзьям придется подождать — как ждали уже не один год, — пока я не завоюю, наконец, мою Делию.

Из разбитых останков потерпевшего крушение корабля забрали всю еду и вино, и я увидел, что уцелевшие заключенные, их осталось около ста двадцати мужчин и женщин, не будут страдать от голода, прежде чем до них доберется помощь. Поговорив с Боргом, я понял, что помощь эту примут с большой осторожностью; ведь раз они политзаключенные, то их судьба будет сильно зависеть от политических пристрастий спасителей.

Политическая ситуация в Вэллии выглядела сложной и тонко сбалансированной: рактеры и панвалы с их постоянной борьбой за власть, император — то сильный, то слабый, вечно добивающийся помощи то у одной, то у другой стороны, всегда отстаивая собственную власть и требуя абсолютного повиновения от граждан. К чертям все это! Вэллия, Вондиум и Делия!

Громкий лязг и звон железа наконец стихли, и последние кандалы благополучно сбили. Я подыскал себе уютную нору между двумя валунами и отправился на боковую, использовав в качестве тюфяка и одеяла отрез принесенной с корабля ткани. А утром, хорошенько подкрепившись поджаренными ломтиками бусковины и кружкой какого-то сладкого розового вина — западновэллийской марки, как сообщил мне Дженью, — я был готов отправиться в путь.

Когда я пустился в дорогу, бывшие заключенные махали мне вслед. Голодная команда, впервые за много дней как следует наевшаяся, прикрывшая свою наготу, как кому удалось. Я помахал им в ответ, и, признаться, к стыду моему, больше почти не думал о них, кроме как о людях, которым долг обязывал оказать посильную помощь. А уж как окажу ее — Делия!

— Рембери, котер Драк!

— Рембери, — крикнул я в ответ, удаляясь широким шагом. — Рембери!

Мне не раз доводилось шагать по совершенно незнакомой местности, в одиночестве или со спутниками. Всплыли воспоминания — но я сейчас не стану предаваться им. Шагая, я критически изучал окружающую местность. Выглядела она не очень: унылая, голая, и какая-то усталая и безжизненная. По пути попадались заросли тернового плюща и, мрачная перспектива на Крегене, никаких палин. Никаких палин! Такая страна не для меня, решил я, и таким образом, как вы скоро услышите, глупейшим образом ошибался.

Солнца Скорпиона отбрасывали свои опаловые лучи, а погода, хотя и теплая, ничуть не походила на удушающую жару. Если сказанное заключенными верно — а их представление о том, куда мы угодили, могло быть столь же ненадежным, как и мое — мы должны находиться на широте, шестьюдесятью или семьюдесятью дуабурами севернее южного побережья Вэллии. Насколько я мог судить, данная точка на этой широте будет примерно на таком же расстоянии от Зеникки.

Я двигался широким шагом и вскоре прошел через остатки деревни. Дома в ней стояли деревянные, и их сожгли. Среди пепла валялись кости. Когда я шел по тому, что некогда было оживленной главной улицей, по обе стороны тянулись печальные следы брошенного жилья. Никакие птицы не дожидались тут добычи. Разорение произошло довольно давно, и руины уже покрывались пыльной растительностью. За этой мрачной сценой открывалась свободная от зарослей местность, а слева от меня теснились холмы, и поэтому я некоторое время шел вдоль берега ручья. Здесь растительность обосновалась давно, и я увидел много разновидностей растений, столь вольно процветающих на Крегене. И здесь я наткнулся на палиновые кусты и смог нарвать пригоршню ягод и пожевать их на ходу.

Впереди справа на фоне неба виднелись вдали, заслоняемые то облаком, то всхолмленной местностью, четкие голубые зубчатые силуэты высоких гор. На их вершинах сверкал снег, так что горы это были не маленькие. Леса сделались гуще, и мне попадались то ленк, то стурм, а иной раз и спорферт, и многие деревья подлеска, какие растут и на Земле, и на Крегене. Трава тоже росла гуще — а затем я вышел на большую поляну, где произрастали сплошь одичалые, высаженные аккуратными рядами кусты самфронов, плоды которых созревали, опадали и гнили. И увидел там еще одну опустошенную, сожженную, уничтоженную и заброшенную деревеньку.

Я начал гадать, а удастся ли мне вообще найти в этой запустелой местности какую-то помощь для уцелевших заключенных.

Путь, которым я следовал, судя по очертаниям, обозначался как проселок, и когда этот путь направился в долину и потянулся параллельно водоему, я уверился, что шагаю по грунтовой дороге, бывшей когда-то оживленным большаком. Теперь же на нем повсюду буйно разрослись всякие травы и сорняки, крестовник и щавель, люфы и лозы, а обрывистые обочины местами осыпались в воду. Дойдя до противоположного конца озера, я наткнулся на шлюз. Его деревянные ворота были закрыты, а я находился ниже по течению. Этот шлюз ничем не отличался от тех, к каким я привык дома, на Земле. Судоходство совершенно преобразило сельскую местность, и гений, приведший в действие шлюз, позволив баркам и баржам подыматься в горы и спускаться с них, заложил основы промышленного переворота.

Висевший над воротами шлюза пожелтелый скелет резко вернул меня обратно на Креген.

В позвоночнике скелета застряла стрела.

Я внимательно осмотрел ее. Как я уже говорил, знание оружия противника равнозначно знанию его психологии. Стрелу эту выпустили не из лахвийского большого лука. Она была покороче и с наконечником хоть и стальным, но представлявшим собой всего лишь зазубренный клин. Да и этими потасканными перьями ее оснастил, на мой взгляд, отнюдь не мастер опушки. Перья были красно-черными.

На рукавах тех охранников красовались как раз полосы красного и черного цвета.

Я оставил стрелу на месте и, почтив отлетевшую душу скелета — то, что крегенцы называют ибом, — последовал дальше.

Той ночью мне пришлось сделать выбор. Я не мог без лодки пересечь этот отрезок воды и добраться до лежащей к западу Вэллии, а чтобы найти лодку, мне требовалась помощь. Но меня связывал также и долг по отношению к заключенным, переставшим быть узниками, хотя мне как-то не хотелось размышлять, долго ли они смогут сохранять свою свободу. Если покружусь здесь немного, то… и тут я заставил себя посмотреть фактам в лицо. Этот край напрочь разорен набегами. Сделали это работорговцы. Их почерк проглядывал более чем явственно. Я должен упорно следовать дальше, подыскивая такую местность, где есть вероятность найти поселение, а уж потом поразмыслить, где раздобыть лодку.

На следующий день я взял еще немного к западу, покинув канал. Мне повсюду попадались только выжженная земля, да истлевающие скелеты. Тогда я направился обратно на восток, переплыл канал и двинул дальше напрямик через лесистую местность и проплешины, где не так давно бушевали сильные пожары и только-только начинала пробиваться молодая поросль. Идти здесь было тяжело.

На третий день пути я вышел на отличную дорогу, посыпанную щебнем. О, разумеется, она не шла ни в какое сравнение с имперской дорогой древнего Лаха, но шагалось по ней легко. Я пребывал в полнейшей уверенности, что поблизости нет никого кроме меня; сойти с дороги и скрыться в лесу я успею задолго до того, как заподозрю поблизости чье-то присутствие.

Дорога вела строго на восток. Это уводило меня от побережья, и мне волей-неволей пришлось смириться с этим досадным обстоятельством, так как я понял — налетчики нападали на этот край с моря и дочиста разорили прибрежную полосу. Как я подозревал, следам уничтожения более двух лет, и тот все еще болтающийся скелет, казалось, подтверждал, что жители не осмелились вернуться в разоренный край. Я находился на острове, и, следовательно, мог найти кого-нибудь или на восточном побережье, или среди горного массива в центре острова.

С питьем сложностей не возникало, так как вода в канале оказалась на удивление сладкой. Поразмыслив, я счел это отсутствием судоходства. Идя вдоль берега, я видел цепочку затонувших барок. Пропитание же удавалось раздобыть относительно легко: несколько тщательно расставленных силков, сплетенных из камыша, стремительная пробежка, и вот уже глупый буск забился в силках. Да к тому же были еще и палины.

У меня сложилось впечатление, что прежде тут процветала сельская община, состоящая из связанных между собой деревень и сел, и те дикие животные, встречи с которыми я мог бы тут ожидать — лимы, грэнты, жантилы и тому подобные — давным-давно повывелись и еще не успели вернуться. Те буски, какие мне попадались, должно быть, одичалые потомки домашней скотины. И тут, словно для доказательства своей правоты, я спустился в долину, где росли ровными рядами посевы, ухоженные посевы с заметными следами человеческой заботы и упорядоченности. Однако встречались и признаки скудости урожая, и земля то тут, то там выглядела засохшей и пыльной. А ведь и правда, с тех пор, как я оказался здесь, не выпало еще ни капли дождя.

Канал, берегом которого я шел, день назад свернул, но тянувшаяся параллельно каналу дорога казалась более обнадеживающей перспективой. Считая свою правоту доказанной, я потопал дальше — осторожно! — и крайне удивился, обнаружив, что дорога эта, шедшая туда же, куда простиралась долина, свернула в сторону от того мельком увиденного мной ухоженного поля. Я прошел еще бур-другой, размышляя об этом, а затем мне пришло в голову подходящее объяснение. Дорога и в самом деле пролегала в соответствии со складками местности; те виденные мной посевы и деревня, на близость, которой они намекали, должно быть, примыкала к ним и располагалась в стороне от дороги, в стороне от хоженых троп, скрытая от взоров. А обнаружилась она из-за какого-то изъяна в лесном покрове. Придя к такому выводу, я тут же свернул с дороги и направился прямо в низину.

В данном случае, мое хитроумное рассуждение, хотя и верное, оказалось совершенно излишним. Пробираясь и продираясь при спуске по склону через заросли, я увидел внизу ту же проклятую колючую изгородь из тернового плюща, какая окружает любую границу сельскохозяйственных угодий для защиты от зверей. Этот терновый плющ вырос отнюдь не в недавнее время, так как дикие прежде заросли явно обкорнали; но прежде чем мне удалось продраться через эту изгородь, я порядком искололся и исцарапался.

Ругаясь, на чем свет стоит, я поднялся на ноги, а там с шедшей наверху дороги плавно и с достоинством спускалась боковая дорога — сплошь гладкая, чистая и легкая. А я пер напролом через колючую изгородь!

Вот и весь прок от моего хитроумия.

— Чтоб я потоп! — Я разразился целым потоком брани, состоящей из ругательств двух миров и нескольких колоритных культур — а затем остановился. Рассмеяться не рассмеялся, так как смеюсь я, как вам известно, редко, да и то при ситуациях, когда вообще-то совсем не до смеха; но, тем не менее, я-таки увидел в этом сползании вниз по склону в долину и продирании через изгородь юмористическую сторону. Заходя по единственной улице в деревню, я все еще выдергивал из плеч колючки.

Дома тут больше походили на лачуги; стены из неокоренных бревен, свисающие с коньковых брусов листья папишина вместо кровли, всего-навсего проемы вместо дверей и никаких признаков окон. В загоне визжало и хрюкало с десяток бусков. А несколько сомлевших от жары поншо с хоть и густым, но прескверным руном действительно щипали траву, выросшую между бревен лачуг. Виднелся тут также и колодец. Я направился прямиком к нему. Стенки колодца были глинобитными, а крышка — вся в трещинах, но при нем имелось ведро с веревкой. Я бросил ведро в колодец, вытащил его и напился до отвала, а затем окунул голову в ледяную воду.

Когда я поднял голову и встряхнул ей, словно поншо-траг, чей-то дрожащий голос поздоровался:

— Ллахал, дэм.

Я медленно обернулся. Осторожно так обернулся. Колодезное ведро я по-прежнему держал в руках и мог, если понадобится, швырнуть его в противника и с молниеносной быстротой выхватить меч. Стоящий передо мной старик, похоже, не представлял собой никакой угрозы. Он был уже в летах, так как шевелюра у него сделалась сплошь белой, а на впалую грудь спадала редкая седая борода. Ему, должно быть, лет так двести, прикинул я. Его простая одежда состояла из обмотанной вокруг талии оранжевой ткани, свисающей до колен и переброшенной широкой складкой через левое плечо. Лишь на один единственный миг у меня могла возникнуть дикая фантазия, будто передо мной какой-то тодалфем; но я быстро сообразил, что он не из их числа, поскольку талию ему не стягивало никакого цветного вервия с кисточками на концах, эта одежда ниспадала свободно.

— Ллахал, дэм, — отозвался я.

Его слабо видящие глаза близоруко рассматривали меня.

— Добро пожаловать в нашу бедную деревню. У нас мало чего найдется, но все что есть — твое.

Слова эти могли быть затверженной формулой — как я тогда полагал, они могли быть ловушкой, — но у меня возникло ощущение, что этот старик говорит искренне; и он и его односельчане относятся ко мне по-дружески. Я увидел других подошедших к нам людей и мигом понял, что все они сплошь старики или грудные младенцы на руках у своих прабабушек. Признаки старости я знал хорошо.

Жили они в страшной нищете. Сильные юноши и прекрасные девушки либо угодили в рабство, либо сбежали в центральный горный массив. А оставшиеся пребывали в жалком состоянии. Их вконец подкосили постоянные набеги работорговцев-людоловов, и у них не осталось никаких сил бороться. Эти селяне принимали свою судьбу с фатализмом, который я мог понять, хотя не мог разделить требуемого им самоотречения. Тот первый заговоривший со мной старик, Теирсон, отвел меня к себе в лачугу, и когда я уселся на утрамбованном земляном полу, мне дали миску с фруктами, блестящими кругляшами потрясающих крегенских плодов. Я взял сквиш и подумал об Мале с его табу, а потом уже больше не предавался воспоминаниям и жевал пригоршню сквишей, слушая старого Теирсона.

— Тебе лучше здесь не задерживаться, котер Драк. Мы очень рады тебя видеть, и нам бы никак не помешала твоя помощь на полях, так как работать там тяжело, а мы уже не молоды. Но всем молодым тут опасно. Сюда то и дело наезжают арагорны, которых наверняка ждут не дождутся ледники Сикки. Они забирают все, чего ни захотят, и никто не смеет им отказать.

Его жена, Тизи Красавица — такая же старая, жилистая и седая, как и ее муж — задрожала всем телом.

— Умоляю тебя, Теирсон, не говори об арагорнах. Если б только вернулись былые дни!

В животе у меня возникло странное ощущение, и я помассировал его. Я ощущал жар и одновременно холод. Выпил чашку воды. Мне хотелось получить все сведения, какие только можно, но стены лачуги почему-то то отступали, то надвигались, колыхаясь и рябя, словно дно горной речки. Мой язык, казалось, сделался таким же толстым, как у чункры, и я еле-еле мог ворочать им. Теирсон, Тизи Красавица и другие участливо смотрели на меня и о чем-то говорили, но их слова гремели и вызывали гулкое эхо, бившее мне по ушам. Я упал, вытянувшись во весь рост, и так и лежал, неспособный двигаться. Все с тревогой, озабоченно смотрели на меня, а Тизи коснулась ладонью моего лба.

— Это та самая болезнь, — прошептала она. — Котер Драк, ты должен бороться за свою жизнь!

А затем меня увлекло куда-то прочь, словно какого-нибудь вцепившегося в перевернутую доску любителя серфинга, и подо мной расстилалась только глубокая черно-зеленая пустота.

Конец ознакомительного фрагмента