Ольга Шпакович "Апокалипсис: Пролог"

Шпакович Ольга Геннадьевна — прозаик, член Союза писателей Санкт-Петербурга, бронзовый лауреат Международного литературного конкурса «Лучшая книга года — 2022» (Германия).

     «Апокалипсис: Пролог» - это авантюрно-приключенческий исторический роман с попыткой философски, апокалиптически осмыслить события 1917-1918гг. В фокусе внимания - малоизвестные факты об исторических персонах той эпохи, анатомия революции 1917г., и, конечно, авторы и жертвы страшных событий тех лет.

     Главный герой романа – Иван Скороходов – историческое лицо, известное тем, что входил в число охранников легендарного ДОНа (Дома Особого Назначения), или Дома Ипатьева – последнего приюта и тюрьмы венценосной семьи Романовых. Малоизвестный исторический факт о том, что некий Иван Скороходов преподнёс Великой княжне Марии Николаевне Романовой именинный пирог в её последний день рождения, стал отправной точкой для создания этого романа и позволил автору включить воображение и создать роман – срез российской реальности 1917-1918гг.

     Главный герой – выходец из деревни – в январе 1917г. приезжает в Петроград к дяде, который устраивает юношу на патронный завод рабочим. Неискушённый сельский паренёк погружается в атмосферу предреволюционного города, и невольно оказывается втянутым в авантюры – ему достаётся чемоданчик с долларами, привезёнными из Америки участниками масонского заговора, он участвует в митингах, попадает в царские застенки и даже случайно оказывается рядом с вождём пролетариата Лениным в момент, когда пресса запечатлевает их рукопожатие, что делает паренька героем и создаёт ему репутацию видного революционера. Благодаря этой репутации ему удаётся добиться разрешения отправиться следом за царственными узниками в Тобольск, чтобы стать «глазами и ушами партии» при свергнутом императоре, дабы пресечь попытки его похищения. На самом же деле основная цель героя – как раз-таки похитить царскую семью и, прежде всего, Великую княжну Марию, в которую он влюблён.

     Параллельно основному сюжету главный герой попадает в один из декадентских салонов Петрограда, где знакомится с новым искусством, участвует в спиритических сеансах и знакомится с астрологом – оккультизм тогда входил в моду. Хозяйка салона становится его любовницей. В этом метании между двумя женщинами – порочной дамой полусвета Лизанькой и возвышенно-святой княжной Марией – автор показывает противоречия, которые в ту эпоху раздирали народ русский, так как метущийся наивный паренёк, вырванный из привычной среды, всё глубже увязает в болоте «столичного яда». Иван - это символ раздираемой противоречиями мятущейся России. Не случайно в эпиграфе романа – строки из Второго Псалма: «Зачем мятутся народы…»

     Роман изобилует историческими персонами, прежде всего это авторы роковых перемен Ленин и его соратники, министры Временного правительства, охранники царской семьи, а также их жертвы, прежде всего обречённая семья Романовых, их приближённые и друзья.

     Автор стремится проникнуть в их внутренний мир, показать мотивы их действий и принимаемых решений, проникнуть в их психологию. В то же время роман основывается на исторических фактах, документах, даже реплики героев – исторических персон – в основном взяты из их дневников, писем и воспоминаний очевидцев тех событий.

     Роман окажется интересным как тем, кто интересуется историей, так и тем, кто любит приключенческий жанр и остросюжетную прозу. И те, и другие откроют для себя много нового и, вместе с автором свежим взглядом окинув события тех «давно минувших дней», смогут иначе осмыслить ход мировой истории и истории России.  

                                                           «Апокалипсис: Пролог»                                                                                                                                                                                                          

                                                                                                                                       «…Зачем мятутся народы, и племена замышляют   тщетное?

                                                                                                                                       Восстают цари земли, и князья совещаются вместе  против Господа                                                                                                                                                                 и против Помазанника Его» (Пс. 2)

                                                                                          Пролог

 … Наша цивилизация напоминает мне поезд, в котором все мы – пассажиры. И везёт нас неведомый машинист неведомо куда… А мы в пути занимаемся своими делами: успеваем влюбиться, создать семью и расстаться, поменять место работы, поспорить с начальником или поругаться с близким человеком, даже всплакнуть, даже подумать о том, чтобы дёрнуть за стоп-кран и сойти…

     Куда? В никуда…

     Однако мы продолжаем движение вместе с несущимся вперёд, сквозь временные вихри, поездом. Мы радуемся, что в пути нам, человечеству, становится всё более комфортно: появились гаджеты, интернет, разная умная техника, которая разве что пиво не подаёт… Всё больше развлечений доставляют нам неведомые проводники, чтобы веселее скоротать дорогу… А если отвлечься от гаджетов, выдернуть себя за волосы из виртуального мира, как из болота, которое засасывает, и спросить себя честно – а куда мы все едем? Куда?.. Куда мы так стремительно несёмся? Что ждёт нас в конце пути? И кто-то неведомый ответит нам: «Мы едем к пропасти, мы стремительно приближаемся к ней, растрачивая своё время на пустяки, радуясь прогрессу… И когда-нибудь выйдет из кабины до сих пор не видимый нам машинист, и скажет: «Всё! Это – конец…»

                                                              1

                                           Конец? Или начало?         

      - Это - конец!  - воскликнул низенький человек среднего возраста, с редкими рыжими волосами над объёмным лбом, с прищуренными глазами, взгляд которых жёсток и холоден, с реденькой, торчащей вперёд, бородкой. На нём мешковато сидел коричневый костюм с жилеткой, ворот был расстёгнут в виду того, что встреча проходила неофициально, у него дома.

     - Это - конец! – с чувством повторил он и поднял глаза на Михаила. Того словно током пронзило от этого пронизывающего взгляда, и он уставился в прищуренные глаза, как кролик заворожённо смотрит в неподвижные глаза удава.

     «Однако! При всей его плюгавости – энергетика-то какая! Он как будто завораживает… Такого в студенческие годы я не припомню», - подумал Михаил Ковалевский, человек примерно такого же возраста, что и хозяин, с волнистыми, очень светлыми, волосами над утончённым бледным лицом, с глазами большими, но ничего не выражающими, похожими на два мутных серых озера, с длинноватым, но аристократично тонким носом. Выглядел он моложаво, однако оплывший овал лица неумолимо свидетельствовал о том, что возраст приближается к преклонному. Гость был одет в чёрный костюм с жилеткой, шею украшал шёлковый тёмно-синий галстук. - Ну и взгляд у тебя! – попытался улыбнуться Михаил. - Посмотрел так посмотрел… Словно я – твой наибольший классовый враг.

     - Ты и есть классовый враг, - мелко захихикал Владимир. – Но сегодня я принимаю тебя, как старого студенческого товарища.

     - Ты сказал – конец. Конец чего, Володя? – вернул бывшего приятеля к интересующему его разговору Михаил, и замолчал, так как предпочитал слушать, а не говорить.

     - Конец надеждам, вот чему! – с жаром воскликнул хозяин и горячо продолжал: -Революция – будет! Я в этом уверен! Но мы не увидим её, вот в чём дело! Обидно-с, батенька!

     - Но почему ты так скептически настроен? – поинтересовался гость. – Я недавно из России, так вот, возле всякой булочной стоящие в «хвостах» бабы только о том и судачат, что царя и царицу пора убирать. Всё наэлектризовано!

     - А… - махнул рукой хозяин. – Дорогой Миха, я наблюдаю за этой наэлектризованностью с пятого года! Вот уже, почитай, двенадцать лет, всё электризуется да электризуется, только вот разряда никак нет! – хозяин хитро прищурился, так что в уголках глаз собралось множество морщин, и лукавая ухмылка преобразила его лицо, превратив из опасного хищника в добродушного приказчика.

     - И что ты собираешься делать? – спросил Михаил напрямик.

     - Подумываю в Америку переезжать… Но уже так, основательно, надолго. Видишь, как живём с Наденькой? Отель чистенький, уютный, в центре Цюриха… Благодать! Но ведь деньги так просто не дают, дорогой мой однокашник, понимаешь? Рано или поздно попросят деньги-то отработать, отчёт попросят.

     - Это понятно…

     - А когда увидят, что толку с меня нет – сразу денег-то и лишат! Финансовый ручеёк-то и прекратится! Вот оно как! Так и живём одним днём, не знаем, что завтра будет.

     - Можно попробовать взять денег не у Германии, а у Америки, - предложил Михаил. – Америка сейчас охотно даёт.

     - Охотно! – согласился хозяин. – Но не нам! Не нам! На другую лошадь, понимаешь, Америка ставит!

     «Неприятный какой тип. Он и в молодости обаянием не отличался, но – молодость… Она сама по себе обаятельна», - продолжал оценивать бывшего однокашника Ковалевский, с неприязнью глядя, как тот шумно прихлёбывает чай.

     Помимо этих двух мужчин, в комнате находилась супруга хозяина, Надежда, дама с одутловатым лицом, выпуклыми серыми глазами, с небрежно зачёсанными назад и заколотыми «шишечкой» жиденькими, подёрнутыми сединой, волосами. На её расплывшейся фигуре мешковато сидело серое клетчатое платье. На правах хозяйки она разливала гостям чай.

     «Амёба, - оценил её гость и одарил лучезарной улыбкой, принимая из её рук чашку чаю. – Что он нашёл в ней? Впрочем, я не исключаю, что в молодости она была миловидна. Хотя и самого его красавцем не назовёшь. Оба под стать друг другу».

     В этой тесной гостиничной комнате находилась ещё одна дама, одетая с претензией на изысканность – в белой блузе с кружевным жабо и кружевными манжетами, в облегающей всё ещё стройную фигуру тёмной юбке из дорогого материала, с внешностью эффектной, когда-то, очевидно, поразительно красивой, однако безжалостно тронутой временем. Её чёрные волосы, в которых сверкали белые нити седины, были подстрижены под входящую в моду причёску «каре», в больших живых глазах читались – незаурядный ум, надменность и сильная воля.

     «Так вот ты какая – прекрасная Инесса, - задумчиво смерил её оценивающим взглядом Михаил. – А интересно – действительно между ними есть связь или это только сплетни?»

     Он попытался прочитать некие скрытые чувства во взгляде, который гостья устремила на хозяина. Однако ничего не увидел, кроме напряжённого внимания. Сам хозяин смотрел на свои короткие нервные пальцы, которыми он совершал хватательные движения, напоминая хищника, готовящегося к прыжку и разминающего когтистые лапы.

     Михаил обратился к сурово молчащим женщинам:

     - А вы что скажете?

     - Я с Володей согласна, - кивнула Надежда. – Долго это продолжаться не может. Когда-нибудь в нас разочаруются, поймут, что ничего мы не можем, и – приток денег прекратится.

     - А я и вовсе устала, - вздохнула Инесса. – Всю жизнь жду, что вот… вот… А жизнь-то проходит, и где оно – светлое будущее? «Жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе…»

     - Однако… Откуда такой пессимизм? – лениво задал вопрос Михаил.

     Владимир поднялся с кресла и, ухватившись за петли пиджака, мелкими шагами стремительно стал ходить по комнате, то подбегая к окну и рассеянно глядя в зимнюю ночь, то оборачиваясь к гостям и замедляя шаг перед Михаилом или перед женщинами. Он походил на загнанного в угол, мятущегося по клетке зверя.

     - Оттуда пессимизм, - мелким говорком сыпал он, - оттуда, батенька, что Николашка на весну генеральное наступление запланировал, а Германия понимает, что наступление это, тире, победа. Германии серьёзного натиска уже не выдержать. А победа – это что? Правильно! Это патриотический подъём, это всенародная любовь к царю-победителю, а тогда уже – не до революции… Тогда если и совсем плохо будет – потерпит народишко: пусть плохо, зато войну выиграли, врага одолели, так что можно и пояса потуже затянуть… Немцы в панике! Немцы всё время повторяют, что надо срочно организовывать революцию, скидывать Николашку и тогда... Тогда Германия ещё сможет выкрутиться из этой войны.
     - Это понятно…

     - Но, дорогой Миха, я не представляю, каким образом можно всё это обделать, революцию, то есть! А деньги – деньги, батенька, скоро кончатся, и тогда – конец нашей более или менее благополучной жизни… Конец!

     - Но ты можешь зарабатывать переводами, - подала голос Надежда.

     - Да, Наденька, переводами, конечно, переводами… Переводами мы, милая моя, на отель не заработаем. Придётся «в глушь, в Саратов»… М-да…

     Инесса зябко поёжилась:

     - Да, с презренным металлом сложности присутствуют… И я не исключение, к сожалению… Впрочем, мне, надеюсь, бывший муж не даст с голоду околеть.

     - Твой муж? Он – не даст! Конечно, не даст! Потому как ангел твой муж, ангел! – подхватил Владимир. – Ты его бросила с детьми, к его младшему брату ушла, а он – всё простил! Деток воспитал, в тринадцатом году залог за тебя внёс, когда ты в тюрьме сидела, да ещё и уговаривал вернуться в семью!.. Каренин, истинный Каренин! То есть, вся эта история напоминает мне «Анну Каренину». И твой муж обманутый, прямо как Каренин – уж такой весь благородный и всепрощающий.

     - Да вот только я – не Каренина! – вспылила Инесса. – Под поезд не брошусь! Не дождутся! А ты… Ты! Не будь жестоким! Вот вы с Надей нашли друг друга, так и радуйтесь своему счастью! Я же не полюбила мужа, хоть он и добр, и благороден… А раз не полюбила – имею право не жить с ним, имею право на другую любовь, имею право на счастье! – Она раскраснелась, но также быстро погасла: - Впрочем, всё это дела давно минувших дней… После того, как умер мой дорогой Володюшка, младший брат мужа, - пояснила она Михаилу, - личная жизнь для меня закончилась. Революционная борьба стала для меня личной жизнью.

     - Я читал вашу книгу «О женском вопросе» - смело, - вставил слово Михаил.

     - Что – смело?

     - Смело в нашем патриархальном обществе призывать женщин к свободным отношениям, смело вообще заявлять, что институт брака себя изжил.

     - Вы со мной не согласны?

     - Помилуйте! Как же я могу быть не согласен? Как человек, входящий в масонскую ложу, я тоже придерживаюсь примерно таких же взглядов. Главное – это свобода!

     - Это верно! – с жаром воскликнула она. – Свобода! Я вижу, что мы все здесь единомышленники.

     - Разумеется, ты права! – подхватил Владимир. – Семья себя изжила. Мы с Наденькой обвенчались исключительно потому, что ей, как девице, в ссылку со мной ехать не разрешали…

     - Поэтому мы вынуждены были поучаствовать в этом… фарсе, - оживилась Надежда.

     - А так – конечно: свобода и только свобода! Однако единомышленники мы здесь не все, не все… Вот этот господин – нам не товарищ. Но – сейчас человек всяких взглядов, даже враждебных, даже противных нам, милее отца родного, если он – тоже против самодержавия. Пока есть самодержавие – нам по пути! Как только самодержавие будет свергнуто, тогда – держитесь, господа, пощады не будет!

     Михаил поёжился. Владимир неожиданно засмеялся, хотя глаза его не смеялись:

     - Шучу я, Миха!

     Однако, ёжась под тяжёлым взглядом бывшего однокашника, под надменно-холодным взглядом Инессы и – ничего не выражающим взглядом рачьих глаз Надежды – он понимал – это не шутки.

     - Владимир Ильич, напугали мы гостя-то, - разрядила обстановку супруга революционера.

     - Да ну! – пожала плечами Инесса. – Михаил Иннокентьевич понимает, что это – только разговоры.

     - Именно разговоры! – подхватил Владимир. – Именно, что пока – только разговоры!

     - Володя, а позволь тебя спросить?..

     - Да валяй, чего уж там…

     - Зачем тебе всё это?

     - Что? – опешил Владимир.

     - Да вся эта возня революционная.

     - О как, батенька! Да я же всю свою жизнь на, так сказать, алтарь революции положил… Ещё с того времени, когда брата казнили, я дал себе обещание – воплотить мечту брата, его идею, свергнуть самодержавие, построить новое общество! Я только одно тогда понял, что брат не прав был, что надо идти другим путём… А каким? Вот тут-то и вопрос! И я стал читать, всё читать залпом, всё! Всего Маркса, Энгельса, это понятно, а до них всех философов, экономистов, и я понял, куда надо идти и что делать. Понял! Но пока обстоятельства сильнее меня.

     - То есть, тебе интересен эксперимент?

     - Мне интересен прогресс! – Владимир поднял вверх указательный палец. – Ну, и – да, это эксперимент, конечно. А как же? Никто ж не делал такого… А как делать? Опять вопрос… Тут холодный ум надо, аналитический. Тут эмоции не нужны… Но тогда позволь и тебя спросить – а твой какой интерес? Ты – барин, с деньгами у тебя всё хорошо. Так и живи себе, радуйся.

     - Как будто с вами нет богатых людей?

     - Есть! Конечно, есть… Но они с нами – за идею.

     - За идеал! – горячо подхватила Инесса.

     - Вот! А у тебя же идеи нет?

     - Отчего же? – поджал губы Михаил. – Моя идея – это тоже прогресс, это процветание отечества на основах свободы и равенства. И процветание человечества в целом, человечества, составной частью которого и является Россия. В других странах процессы идут, их есть, кому там совершать, а в России действуем мы.

     - И мы, батенька, и мы! – подхватил Владимир и вновь мелко рассмеялся, потирая руки. – И мы параллельно с вами тоже действуем. Так что идея у нас одна – подход к ней разный. Вот и посмотрим, чья возьмёт.

     Возникла пауза. Надежда меланхолично жевала булочку… Владимир думал о чём-то своём, усмехаясь… Инесса исподтишка бросила на него преданный и восхищённый взгляд, который оказался замеченным тем, кому предназначался, и в ответ ей была послана такая проникновенная улыбка, что Михаил, заметив этот молчаливый диалог, отметил про себя: «Закончилась для неё личная жизнь… Как же! Влюблена в него, это же видно. А он? Похоже, влюблён тоже. Но тут уже всё спокойно, без страсти, без сумасшествия. Когда на неё взглядывает – нежность, преданность собачья. Он за неё порвёт любого. Но, хоть он и согласен с ней, что семья себя изжила, а ведь супругу-то не оставил…»

     Однако Михаил решил отвлечься от лирики и вернуться к теме, занимавшей его.

     - Поскольку вопрос денег для всех здесь крайне актуален, то я и вернусь к нему, с вашего позволения…

     - Слушаем внимательно! – Владимир упал в кресло, всё также не вынимая пальцев из петель пиджака и выжидающе уставился на друга юности.

     - Ты говоришь, что Германия может прекратить снабжение деньгами, если поймёт, что ты ей мало полезен…

     - Это факт!

     - Возьми деньги у Америки.

     - Даст?

     - Даст. Даёт всем направо и налево. Всем, кто хоть чуть-чуть может быть полезен.

     - Какой их интерес?

     - Ослабить две великие европейские державы – Германию и Россию. А Россию по возможности и уничтожить. Раздробить на множество мелких губерний, чтобы российской империи и в помине не было. Есть информация, что и война в принципе спровоцирована Америкой.

     - Как они это себе представляют?

     - Революция – раз. Свержение царя и новое правительство – два. В это правительство входят полезные для Америки люди, которые и довершат начатое.

     - И кто эти люди? Имена уже известны?

     - А как же! Главная кандидатура – Львов Григорий Евгеньевич. Также и Керенский Александр интересен.

     - Алексашка? Земляк. Далеко пошёл…

     - Да, мы, трое, земляки, - кивнул Михаил.

     - Помню, как папаша его золотой мой аттестат испортил четвёркой по логике… Но – зато дал мне положительную характеристику для поступления в университет… Впрочем, Алексашку я плохо помню. Он нас лет на десять моложе был, так?

     - Да, тогда ещё – совсем ребёнок.

     - Хм… Львов и Керенский, говоришь? Вот как! Оба масоны.

     - Да.

     - Ну-ну. Вот я и говорю – на другую лошадь поставили.

     - Они на всех лошадей ставят. А там – какая к финишу первая придёт, той и победа.

     - Победа! Сладкое слово!.. Так, батенька, как ты это себе представляешь? Я про американские деньги. Как? Через кого?

     - Троцкий!

     - Троцкий?

     - Родственник у него крупный американский банкир, готовый снабжать деньгами.

     - Да мы с ним постоянно собачимся! Он даже не большевик до сих пор. Я с ним далеко не в близких отношениях, мягко говоря…

     - Значит, надо сблизиться.

     - Хм… И сколько они дадут? Если тысяч десять - мало.

     - Двадцать дадут. Миллионов. Вот увидишь…

     - Звучит заманчиво. Но страшно подумать – что господин Троцкий с меня за это попросит? Абсолютную власть? И чтобы я у него на побегушках был?

     Владимир нервно барабанил пальцами по столу.

     - Но, Володя, - осторожно заметила Надежда. – Пусть он даст эти деньги, а там… видно будет.

     - Троцкий… Знаю я этого хитрого еврея, Бронштейна… Сомневаюсь я, Миха. Крепко сомневаюсь… Вот если бы каким-то другим путём, не через Троцкого… Что, на его дяде банкире весь свет сошёлся?

     - Нет, конечно. Есть и другие банкиры, и другие возможности.

     - Валяй. Какие другие?

     - Ну, например, получить те же двадцать миллионов долларов через некую масонскую ложу…

     - Какую?

     - «Сыны Завета».

     - А! Я уже давно в эти игры не играю.

     - Зато я играю.

     - Поможешь?

     - Для этого я здесь.

     - Ну, что ж… Вот и ладненько… Вот и договорились… А пока можно и двух коров подоить – то есть, Германию я пока со счетов не списываю. До поры до времени. Пока они не поймут, что всё бесполезно.

     - Бесполезно?

     - Не верю я в революцию, не верю!

     - Я не узнаю тебя! Думаю, эта хандра у тебя временная… Так вот… Отчего же ты не спросишь, что масоны хотят взамен этих двадцати миллионов?

     - Знаю, чего хотят: революцию хотят, свержения самодержавия хотят…

     - И не просто хотят, а ждут и как можно быстрее! А ты – «не верю, не верю»… Не веришь - не видать тебе денежек. Ещё не сыграл, а уже проиграл…

     - Ну ладно, ладно! Ты прав – хандрить сейчас не время.   

     - То-то же… Думай! А мне пора.

     - Что так скоро? Посиди ещё. У меня шикарный ликёр есть. Поляки подарили. За разговорами забыл предложить.

     - Спасибо, но мне действительно пора. Выпей сам этот ликёр со своими очаровательными спутницами. За веру в успех. А у меня поезд в пять утра. Надо собраться. Да и выспаться не мешало бы.

     - Стало быть, завтра в Россию? И какие планы, если не секрет?

     - Участие в конференции союзников.

     - Ах, в этой самой?.. А какова её цель?

     - То, что на поверхности – обсудить обеспечение русских войск оружием и боеприпасами, помощь всяческая... А то, что за кулисами переговоров будет – прощупать почву на предмет того, как себя чувствует самодержавие, какая политическая ситуация внутри страны… Да, в общем-то, и обсудить, как можно побыстрее царя свалить и переворот организовать. Не может эта агония самодержавия долго длиться.

     - Ух ты! А союзникам-то зачем русского медведя валить? Не проще ли жар чужими руками загребать? Русский медведь немца порвёт, а союзнички, в сторонке отстоявшись, свои преференции получат. Разве не так?

     - Россия слишком уж развоевалась. Немец почти сломлен. А если победа над немцем будет достигнута благодаря России – тогда Россия заявит свои права на многое из того, на что претендуют союзники… Политика-с! Если же сейчас, накануне победы, Россию вывести из игры, оставив ей роль пушечного мяса, тогда…

     - А ну, как без России немца-то не осилить?

     - Чтобы немца осилить – немного потрудиться осталось. К тому же роль России в войне готова сыграть Америка. Американцы поставили условие перед союзниками – провернуть в России переворот, убрать царя, а тогда Америка примет участие в войне на их стороне и совместными усилиями очень быстро немец будет побеждён.

     - Ах, какой политес, какие игры! – Владимир довольно потирал руки, ноздри его возбуждённо раздувались. – Ах, какая игра-то интересная затевается! Поучаствовать бы в ней! Так вот засел здесь, как медведь в берлоге! Какая досада!

     - Я посоветовал тебе, как действовать, дальше решай сам.

     Михаил поднялся, Владимир стремительно шагнул к нему.

     - А я уже решил – я согласен.

     - А как же твой пессимизм?

     - Ну, с двадцатью миллионами – какой пессимизм? С такой суммой можно ввязаться в игру. И выиграть.

     - Другого ответа я от тебя и не ждал. Жди от меня сигнала. А в том, что не подведёшь, я не сомневаюсь.

     - Не подведу, дорогой друг!

     Приятели сердечно пожали друг другу руки.

     - Ну, прощай, Миха! Рад был повидаться! Сколько лет, сколько зим…

     - И я рад, дорогой Володя! Эх, молодость…

      Надежда подошла, слегка переваливаясь, и тоже пожала Михаилу руку, неожиданно крепко, по-мужски. «Вот так амёба, - с удивлением отметил он про себя. – Такая и коня на скаку остановит».

     - Удачи вам, Михаил Иннокентьевич. Может, ещё встретиться доведётся…

     - Спасибо, Надежда Константиновна. Был бы счастлив.

     - Да и мне пора, - засобиралась Инесса.

     - Позвольте, провожу, - предложил Михаил.

     Владимир, после ухода Михаила и Инессы, глубоко задумавшись, подошёл к секретеру и, выдвинув один из ящичков, достал оттуда тонкую пачку банкнот, несколько мгновений смотрел на неё, словно бы не решаясь пересчитать, затем решился, пересчитал, нахмурился и, закинув деньги обратно в ящик, с шумом задвинул его.

     - Деньги стремительно кончаются! – с досадой воскликнул он, болезненно искривившись. И оглянулся на жену, которая безо всяких эмоций смотрела на него выпуклыми серыми глазами. – Скоро вышвырнут нас отсюда за шкирку, Наденька!

     - Давай откажемся от ужинов, - буднично предложила она.

     - От ужинов, от вина, от сливочного масла! - в сердцах бросил Владимир. – Но! Миха обещал…

     - Приятный человек! – подхватила Надежда.

     - А если не Миха, то… Значит, Троцкий…

     - Да, к Троцкому надо присмотреться, - подытожила Надежда Константиновна.

     Ночью Владимиру Ильичу приснился сон: прилетела к нему птица счастья, только не синяя птица, а, скорее зеленоватая, сложенная из долларовых бумажных купюр. Он ухватил её за хвост и тотчас почувствовал успокоение – птица счастья в его руках! И тут, откуда ни возьмись, окружил его народ, толпы народа. Он видел, что те, которые стоят в первых рядах, смотрят на него с обожанием и рты их с готовностью приоткрыты. И он начал говорить, а говорил он вдохновенно, с упоением, и, увлекшись речью, размахивал денежной птицей так, что только перья в виде купюр летели во все стороны, и народ на лету ловил их, а когда он в своей речи сыпал лозунгами: «Землю – крестьянам!», «Фабрики – рабочим!» - народ, размахивая пойманными купюрами, в ликовании кричал: «Ура!» И всё было замечательно, да только денежная птица счастья вырвалась из его рук и – улетела, уронив рядом с ним одну сиротливую бумажку очень скромного достоинства… И - что же? Народ отвернулся от него, развернулся и – вот уже и нет никого…

     Владимир проснулся и произнёс вслух:

     - Вот что им надо всем! Деньги! Только деньги решают всё! За нашими популистскими лозунгами они видят только деньги! Кто им больше посулит – за тем они и пойдут!

     - Что ты говоришь, Володя? – сонно пробормотала супруга.

     - Извини, разбудил тебя… Я тут подумал, Наденька, - Владимир взял руку жены и положил себе на грудь. – Я подумал, что в принципе людям наплевать на высокие слова и идеалы, для людей всё упирается в деньги, в выгоду: земля – крестьянину, фабрики – рабочему...

     - Что ж тут такого? – возразила Надежда. – Мы для того и стараемся, чтобы люди наконец-то нормально жить стали.

     - А если не станут лучше жить, то – подумать страшно, что они с нами сделают… Русский бунт бессмысленный и беспощадный… Обещали много чего, а ничего не сделали, стало быть, обманули…

     - Ну, сразу-то ничего не делается, надо это людям объяснять, надо, чтобы они сознательные были, чтобы понимали.

     - А давай, Наденька, помечтаем, - Владимир устроился поудобнее и, поглаживая руку супруги, заговорил: - Представь себе, что революция совершилась! Представь, что люди сознательно отнеслись к построению нового общества… Не все, конечно… Но те, которые без понимания, просто не выжили. А те, которые остались, в новом обществе стали новыми людьми. Не они, так их дети… Новый человек! Это такой человек, сущность которого не искажена пороками несовершенного строя. Ему не важны деньги, а потому в коммунистическом обществе их и не будет, не важна нажива… А зачем? Ведь всего будет в изобилии… Для нового человека важен труд! Созидательный труд! Он будет трудиться, радостно трудиться, Наденька, и наслаждаться жизнью! И это будет, обязательно будет!

     - А чтобы это случилось – новый человек! – подхватила окончательно проснувшаяся Надежда. – Надо его с детства лепить, формировать, воспитывать. А для этого надо особое внимание уделить системе образования.

     - Правильно, Наденька, всё так!

     - Когда мы победим, я бы именно этим хотела заняться – создать новую систему образования.

     - Отличная мысль, Наденька! Надо только победить.

      - А как? Какой-то план у тебя появился?

      - Появился, Наденька. План у меня появился. Я знаю, что надо сделать, чтобы победить… Так что – не конец ещё, не конец, а – начало.

                                                                 2

                                             Масон и революционерка

 

       Ночной городок встретил Михаила и Инессу снегом и лёгким морозцем. Инесса снимала номер в отеле, находившемся за два квартала от места их встречи. Шли не спеша, под руку, и по-дружески болтали.

     - Вы – загадка для меня, - рассуждал Михаил. – Богатая женщина, счастливая супруга текстильного магната, многодетная мать… И вдруг бросить всё и – в революционную деятельность, в финансовую нестабильность, непредсказуемость, в неустроенность бытовую, да, наконец, просто в опасность ежечасную!

     - Я по-другому не могу. Максималистка я с юности, - возразила Инесса. – Ну не могу видеть, когда несправедливость какая… Я в имении нашем школу пыталась организовать, больницу… Я очень хотела хоть как-то людям помочь, быт их улучшить, беспросветность эту… И ещё – бесит меня неравенство! Почему одни – в богатстве, а другие в нищете? Давно для себя решила – пока живу, буду бороться с этим, покуда сил хватит!

     - Вы мне напоминаете ранних христиан! Вот это неприятие людского страдания, желание весь мир облагодетельствовать, всех спасти, всем помочь… И ещё: как Христос сказал, чтобы оставили мужа, жену, родителей, детей – и следовали за ним, так и вы – оставили мужа, детей маленьких и – беззаветно в служение людям, в борьбу за справедливость! Как первых христиан гнали и убивали за идею, а они сохраняли мужество и непреклонность, так и вы… Вас не запугать и не сломать!

     - Всё так. Только вместо Христа у меня – Володя Ульянов, Ленин. За ним – на смерть готова! Вместо христианства – марксизм! Потому что христианство не смогло сделать людей свободными, не смогло создать на земле царство справедливости. А идея коммунизма позволит сделать это!

     - Думаете?

     - Уверена!

     - Однако Христос говорил о Царстве Божием на небе…

     - А я хочу Царства Божия здесь, на земле!

     - Хотите рай на земле, но без Бога?

     - Да, именно рай, и именно без Бога! И вообще, какой Бог? Помилуйте, Михаил Иннокентьевич! Кто же в наше время в Бога-то верует? А уж мы, марксисты, коммунисты, и подавно… Мы вообще считаем религию атавизмом. Читали работу Энгельса «Происхождение частной собственности и государства»?

     - Читал. Но марксистом не стал. Хотя и в Бога не верю тоже.

     - А, может, станете ещё марксистом? А, Михаил Иннокентьевич?

     В глазах Инессы забегали бесенята.

     - Я много марксистской литературы читаю, - ушёл от ответа Михаил. – Не всё интересно, далеко не всё… Вот ваша книжка о женском вопросе мне показалась интересной, любопытной и смелой.

     - О! Женская тема – это извечно больной вопрос для меня! Уж если мужики – народ бесправный, то женщины – и подавно! С юности старалась женщинам помогать – и материально, и образовывать их. Проституток поддерживала…

     - Это замужняя-то дама!

     - Вот, и вы придерживаетесь того же стереотипа, что есть женщины достойные, и есть недостойные. А ведь всякая женщина достойна! Только социальная среда виновна в том, что женщина ступает на грязный путь проституции и преступлений. Если создать благоприятные условия для жизни, все женщины будут достойные, не будет ни преступлений, ни проституции!

     - Вы – романтик от революции, Инесса! Однако, как же это вы достойных женщин сманиваете от семейного очага к, так называемому, свободному образу жизни?

     - Да потому что насмотрелась на несчастных, которые прозябают с нелюбимым мужем, зачастую пьяницей и тираном, и при этом терпят все унижения и издевательства с рабской покорностью, потому что, якобы, брак – это святое. Да нет же, не святое! Это – свободный выбор женщины, с кем ей жить! Не надо терпеть, не надо унижаться! Надо сохранять в себе человеческое достоинство!.. Однако мы уже пришли. Спасибо, Михаил Иннокентьевич, что проводили.

     - Я восхищаюсь вами! – галантно произнёс Михаил и наклонился, чтобы поцеловать её руку. Однако она опередила его крепким рукопожатием.

     - Нет-нет, никаких поцелуев и прочих сентиментальностей. Хочу, чтобы вы прежде всего видели во мне товарища, а не женщину.

     - Это невозможно! – тонко улыбнулся Михаил. – Глядя на вас, невозможно не видеть в вас женщину!

     Инесса ответила ему рассеянной улыбкой и скрылась в холле своего отеля. Михаил отправился к себе.

     На тот момент времени ему только что исполнилось сорок шесть. Он был сыном дочери золотопромышленника Сарры Янсен и обедневшего дворянина, князя Иннокентия Ковалевского, убеждённого либерала и якобинца в душе. С Владимиром Ульяновым они были знакомы с детства. Вместе учились в университете, постигая азы юриспруденции. В юности, увлечённый свободолюбивыми идеями отца, он, как и Владимир Ульянов, вошёл в кружок революционно настроенной молодёжи, однако быстро понял, что не может ради идеалов революции поступиться карьерой, деньгами, терпеть опасности и лишения. Словом, не готов жертвовать. Но зато готов пользоваться плодами революции. Другими словами, не он для революции, а революция для него. Поэтому он отошёл от бывших единомышленников и с головой ушёл в учёбу. К тому времени Володи Ульянова уже не было в его окружении. Михаила больше привлекали тайные заговоры, закулисные игры и скрытое влияние. Ему больше импонировало чувствовать себя серым кардиналом, нежели пламенным революционером…

     … На другой день он выехал в предреволюционный Петроград с целью принять участие в конференции, позже названной Петроградской. Совпадение то или нет, однако сразу по завершении этой конференции и произошёл тот самый переворот, о котором столько говорили и возможность которого обсуждали во всех кругах общества – и около булочных, и в дворцовых гостиных.

                                                     3

                             «Илья должен прийти прежде…»

       Илья не помнил, сколько ему лет. Иногда ему казалось, что он молод, а иногда – что очень стар. В затвор он заточил себя, когда был ещё отроком. Это он помнил. Но вот когда это было? Ему казалось, что с тех пор прошли сотни лет… Неужели он уже настолько стар?

     Сын овдовевшего сельского священника, Илья Бахтин с детства привык всё своё время проводить в храме. Тем более, что работы там всегда хватало. С утра – свечки расставить к литургии, во время службы – на клиросе петь, после вечери – храм подмести и прибрать. А в перерывах между службами отец частенько брал его с собой к прихожанам – кто-то занедужил и приглашал батюшку, чтобы соборовал, кому-то – хату освятить… Разные требы. Маленький Илья с одинаковым чувством стоял и у одра умирающего, и у иконостаса во время освящения жилища, всё – и новый дом, и смерть – представлялись ему различными проявлениями жизни.

     А в свободное от треб и служб время отец учил его грамоте и объяснял Священное Писание. По вечерам кашеварили – варили щи или кашу на несколько дней вперёд. Так и жили. А потом отец занемог и как-то очень быстро отошёл в мир иной. Илья не то, чтобы расстроился – призадумался. Он понял, что стоит в преддверии нового периода своей жизни. Сельчане похоронили батюшку и стали совещаться, как с его сыном Илюшей поступить – мал ещё, опека нужна. А Илья уже всё сам про себя решил – заложил двери дома доской, на дверях нацарапал углём – «Дома никого нет» и отправился в ближайший монастырь. Дорогу он не помнил – всего раз с отцом туда хаживали – мощам святого, который в том монастыре подвизался, поклониться, да мал он тогда был, не запомнил, как до обители добираться. Однако Илья решил положиться на помощь Господа и шёл себе потихоньку, Иисусову молитву бормоча.

     Шёл сутки. Ночевал в перелеске. Стоял сентябрь, но летнее тепло не торопилось уходить. Когда проходил через деревни, местные подавали бродяжке – кто хлеба кусок, кто молока кружку. Предлагали и копеечки. Но от денег Илья отказывался.

     По его расчётам, он уже должен был давно дойти. Однако монастыря всё не было.

     На вторые сутки мальчик, проходя через перелесок, издали увидел сидящего на пне человека. Подошёл ближе. Сидящий оказался стариком, одетым в длинный плащ с капюшоном. Он опирался на суковатую трость.

      - Здравствуйте, дедушка, - поздоровался Илюша.

      - Здравствуй, дружок, - ласково отвечал тот, глядя на Илью бирюзовыми глазами, прозрачными, как северное небо. Тонкие одухотворённые черты лица терялись в белой бороде, водопадом струившейся по его одежде. – Куда путь держишь?

     - Монастырь здесь где-то неподалёку. Мы с батей ходили туда, когда я ещё маленьким был. Вот туда и иду. Да только всё набрести на него не могу. Боюсь, что заплутал я.

     - Конечно, заплутал. Монастырь-то совсем в другой стороне. Долго идёшь-то?

     - Да уже вторые сутки пошли.

     - А давай, я тебя провожу до монастыря-то.

     - Благодарствую, дедушка. Только неловко мне как-то. Вы свой путь держите. Дела у вас, наверно. А я вас задержу.

     - Были бы дела, не предлагал бы. Какие у меня дела? Странствую. Вот и все дела.

     - Тогда премного благодарен буду.

     - Ты, верно, голоден?

     - Н-нет, ничего, - Ваня сглотнул слюну. – Когда через деревни прохожу, добрые люди кормят. Слава Богу! Сыт.

     - Всё равно. Давай вместе перекусим, что Бог послал. Да и в путь. Путь-то – он не близкий.

     Илья помог старичку скинуть заплечный мешок, из которого тот достал флягу с водой и каравай хлеба. Разломив хлеб пополам, незнакомец протянул половину мальчику.

     - Кушай, Илюша.

     - Благодарствую, дедушка.

     Илья удивился было, когда незнакомец назвал его по имени, но подумал, что, наверно, как-то невзначай назвал своё имя этому доброму человеку, да и позабыл.

     - А зачем ты в монастырь идёшь? – спросил старичок, медленно жуя хлеб.

     - В трудники хочу. А потом, Бог даст, постриг приму.

     - Ну, в добрый час, в добрый час, - поглаживая бороду, закивал головой странник.

     Шли они часа четыре, почти не останавливаясь. Мальчик подивился, что старик, несмотря на свой дряхлый вид, шагает бодро и не требует отдыха. Сам он едва поспевал за ним, а где-то в середине пути и вовсе взмолился:

     - Дедушка, утомился, не могу. Может, присядем, хоть ненадолго?

     - Притомился он, - добродушно ответил старик. – Такой молодой, а притомился.

     - Навыка к страннической жизни нет, - возразил Илья. – Не то, что у вас. Вы и молодого обгоните.

     - То-то! – засмеялся старик и, свернув на обочину, скинул с плеч мешок, достал флягу и протянул мальчику. Илья жадно приник к ней.

     - Что, вкусная водица?

     - Очень вкусная!

     - Из святого источника.

     - Господи, благослови!

     - Ну, Илюша, идём. А то до ночи не доберёмся.

     Осеннее солнце уже клонилось к западу. Деревья отбрасывали длинные тени. Повеяло вечерней прохладой и в природе как-то всё замерло, застыло в сонной задумчивости. И вот тогда, выйдя из перелеска, путники увидели на берегу реки монастырь, окружённый стенами, повторяющими извивы холмистой равнины.

     - Вот и твоя обитель, - воскликнул странник.

     - Добрались, слава Богу! – выдохнул Илья.

     - Дальше сам, - сказал старик, останавливаясь.

     - Благодарствую, дедушка!

     - Давай-ка благословлю тебя на прощанье, - старик размашисто перекрестил мальчика. – Помнишь, в Священном Писании сказано, что перед Апокалипсисом придут пророки…

     - Помню, дедушка. Енох и Илия.

     - Вот. А что такое Апокалипсис?

     - Конец света, дедушка.

     - Конец света, Илюша, постепенно происходит. Постепенно. Это – как конец жизни. Вот живёшь, живёшь, и вдруг – конец? Да нет, не вдруг… И в жизни, родной мой, Господь малые апокалипсисы попускает. Для вразумления. Страшно тебе? Трудно? Крепись, это ещё не конец. Это – испытание. И вразумление. А конец – впереди. Так и в мире. Перед Апокалипсисом – малые апокалипсисы будут. Для испытания и вразумления. Например, когда в первом веке по Рождестве Христовом храм в Иерусалиме разрушили и люди гибли тысячами, тоже думали, что это – конец. Апокалипсис! А то был ещё не конец. Хотя Господь наш Иисус Христос предсказывал его. Вот и в наши дни… Грядёт, Илюша, малый апокалипсис. Но то ещё не конец. А пророки придут. И святые мученики появятся. Так что благословляю тебя, Илюша, на подвиги во имя веры, на мужество, на стойкость. Всё тебе даст Господь – и силу, и прозорливость, и Дух Святой всегда с тобой будет. Иди, Илюша, с Богом!

     Илья, потрясённый услышанным, перевёл взгляд со старца, лик которого во время этой речи сиял, на видневшийся вдали монастырь. Когда же он повернулся – странника перед ним не было…

     - Дедушка! – крикнул потрясённый мальчик. И, осознав, кто был перед ним, перекрестился дрожащей рукой, низко поклонился тому месту, на котором только что стоял старец… И побежал к святой обители.

     Монахи сироту приютили. Монастырский образ жизни не был мальчику в тягость – жить от службы к службе, Священное Писание читать да посильную работу выполнять – это он и дома привык. А спустя пару лет попросил настоятеля монастыря, отца Антония, дозволить ему в затвор уйти. Отец Антоний благословил, но с оговоркой: «Тяжко станет, говори! Пищу да воду каждый день приносить тебе будем, так что, если уж совсем невмоготу, не молчи. Опасно это – в соблазн ввести может». Но никакого соблазна не случилось. Двое монахов отвели его к пещере, что за полкилометра от обители образовалась в песчаном обрыве над рекой, скрытая от посторонних глаз кустарником. Спустившись к ней по неприметной тропинке, запалили факел и, один за другим, низко пригибаясь, втиснулись в чёрную щель, из которой веяло прохладой. В её узком песчаном чреве они некоторое время брели почти наощупь в сторону от реки, пока не добрались до искусственно прорытой в песчано-глинистой почве кельи. Келья представляла собой более широкое пространство, чем пещерный коридор. В ней можно было лежать, вытянувшись, и стоять почти в полный рост. Под самым её потолком находилось отверстие, приваленное камнем. Через него раз в день монахи спускали хлеб и воду. Тогда в келью проникал свет, который казался добровольному узнику ослепительным. Выйти из кельи он мог тем же путём, каким и пришёл – преодолев тёмный коридор. Монахи благословили его и оставили одного. И потянулись дни затвора, складываясь в месяцы и годы. В холодное время мальчику спускали тёплую одежду. По весне – забирали её. Так он и узнавал о смене времён года. Отец Антоний напрасно боялся – Илья чувствовал себя в затворе хорошо. Ему казалось, что он находится где-то между тем миром – и этим. Иногда как будто большую часть времени он находился там, иногда – здесь. Но чем дольше длился затвор, тем всё больше времени всё-таки там.

     Осознание того, что настало время выйти из затвора, пришло неожиданно. Как если бы он спал и вдруг проснулся. Да так оно и было: проснулся и понял, что в данную минуту он – здесь, в ночи видимого сего жития. Темно… Холодно… Но он – здесь. И надо действовать. Тот мир не ждёт его. И не откроется ему, пока он не сделал то, что Там от него ждут…

     Илья встал на колени и помолился. Обычно во время молитвы он очень быстро переносился в тот мир. В этот раз было не так… Тогда он перекрестился и со словами «Господи, благослови!» стал ощупывать стены. Вот и проход. Илья двинулся по нему, пригнувшись. Вскоре по слабому свету и движению более холодного, чем в пещере, воздуха, он понял, что выход близко. Выбравшись из пещеры, он зажмурился – яркий свет с непривычки ослепил его. Некоторое время Илья стоял неподвижно, медленно разлепляя сомкнутые веки, пока не привык к этому свету.

     «Если тварный свет такой ослепительный, то какой же должен быть нетварный?» - подумалось ему.

     Когда глаза привыкли, он огляделся и увидел зиму: серое низкое небо, бескрайние снега, оцепеневшую подо льдом речку… Чёрные остовы деревьев нарушали эту бесконечную белую идиллию. Вдали за волнистыми каменными стенами, повторяющими неровности пейзажа, виднелся монастырь… Размашисто перекрестившись, Илья с удовольствием вдохнул морозный свежий воздух. Он давно уже был нечувствителен к холоду. Тёплая одежда, доставляемая монахами, лежала невостребованная где-то на земляном полу кельи. Сделав несколько неуверенных шагов босыми ногами по снегу, он бодро зашагал к обители.

     Примерно на середине пути он встретился с монахом, идущим к месту его уединения, чтобы передать ему еду и воду. Монах внимательно вгляделся в него и, охнув, повалился на колени.

     - Матерь Божья! – воскликнул он, торопливо крестясь. – Ты, что ли, Илья?

     - Я, - нехотя разлепил губы отшельник и подивился незнакомому голосу. – Я. - Язык едва повиновался ему. - А тебя я что-то не припомню.

     - Брат Иоанн я. Не помнишь? Ну, это же я тебя в затвор отводил. Неужели не помнишь?

     - Не помню.

     - А я вот тебя запомнил. Ты тогда малец ещё был.

     - А сейчас кто – юноша?... муж?

     - Юноша.

     - А который год?

     - 1917-ый.

     - Выходит, я был в затворе…

     - Десять лет. Почти. Но как же ты вышел?

     - Время пришло.

     - А я тебе просфоры несу и воду.

     - В обители поем.

     - То-то братия удивятся… Не холодно тебе, босиком-то?

     - Ничего. Всё хорошо.

     - Да и ряса износилась и мала тебе стала.

     - Ничего.

     В монастыре появление Ильи вызвало переполох. Сильно постаревший отец Антоний старался навести его на разговор о том, почему покинул затвор, но Илья отмалчивался. Когда монахи наперебой стали было рассказывать ему мирские новости, он досадливо прервал их – «знаю, всё знаю…». Вкусив в трапезной монастырской еды – хлеба да каши, он привёл себя в порядок: сбрил бороду, с удивлением разглядывая в зеркале своё лицо, показавшееся ему незнакомым: в его памяти сохранился образ мальчика, с тёмными волосами, большими чёрными, как смородины, глазами, с несколько лихорадочным взглядом исподлобья, с пухлыми щеками, тонкими, плотно сжатыми губами…  Бледное такое лицо, шея тонкая беззащитная… А сейчас на него смотрел совсем другой человек – юноша с длинными, почти чёрными волосами, высоким лбом, впалыми щеками, плотно сжатые губы превратились в щель. Но отдалённое сходство этого сурового юноши с тем сосредоточенным мальчиком, безусловно, было. Илья долго всматривался в своё отражение, стараясь привыкнуть к нему. Да, сходство есть. Только выражение лица стало более отстранённым, а взгляд – отрешённым, словно прозревающим другие миры…

     Илья сходил в баню, облачился в рясу, более подходящую ему по размеру. Настоятель выделил ему келью, где Илья тотчас же, зажёгши свечу, опустился на колени перед образами и молился до самой вечерней службы, во время которой исповедался. Затем вновь уединился и вновь молился, провалившись в сон глубоко за полночь. В пять утра вместе с другими монахами проследовал на заутреню, где причастился. После службы попросил отца Антония, чтобы тот его принял. Настоятель ожидал его в своём кабинете.

     - Проходи, Илюша.

     Илья подошёл к нему, опустился на колени, прижался губами и лбом к руке отца Антония.

     - Вот ты и вырос… Помню тебя ребёнком. А сейчас ты совсем взрослый. Честно говоря… теперь уже могу тебе сказать – боялся я за тебя. Сердце кровью обливалось. Куда, думаю, мальца сослал… На погибель сослал. Бывало, ночами не спал, думал – я вот тут валяюсь, на постели, в тепле, а дитё малое, одинокое, где-то на земляном полу, в темноте, в холоде…

     - Мне было хорошо, батюшка. Напрасно вы беспокоились. Однако я пришёл, чтобы попросить вашего благословения… Я решил покинуть обитель.

     - Покинуть? – настоятель недоумённо воззрился на юношу. - То есть как – покинуть? Ты хочешь перейти в другой монастырь? Не понимаю…

     - Нет. Так, постранствовать хочу.

     - Паломничество?

     - Н-нет… Просто постранствовать.

     - Хм…

     - Благословите, отец Антоний, - почтительно, но твёрдо и настойчиво повторил Илья и опустился перед настоятелем на колени.

     - Ну, что ж, - смущённо сказал отец Антоний. – Надеюсь, ты понимаешь, чего хочешь. Благословляю, сын мой. И помни – здесь тебя всегда ждут.

    Настоятель перекрестил послушника. Илья поцеловал благословляющую руку и поднялся с колен.

     - Когда в путь собираешься?

     - Завтра после обедни.

     - А куда – не знаешь ещё?

     - В Петербург.

     - Ныне это Петроград… Война…

     - Знаю, батюшка, всё знаю.

     - Хм… Путь не близкий. Питаться-то в пути чем будешь? С собой-то, конечно, пропитание дадим…

     - Ничего, прокормлюсь. Люди добрые пропитают.

     - Так-то оно так… На людей надейся, да только…

     - На Бога надеяться надо, а не на людей, - мягко возразил Илья.

     - Это конечно, да только боюсь я за тебя, сын мой. Ты же жизни не знаешь. Обманут тебя, обидят лихие люди.

     - Если так Богу будет угодно, то пусть, - возразил Илья и, увидев, как омрачилось лицо доброго настоятеля, сказал более мягко. – Когда я в затворе был, вы тоже переживали за меня, а ничего, жив-здоров. Да ещё и закалился – зимой без тёплой одежды хожу, да босиком.

     На следующий день, отстояв обедню, Илья вышел за ворота обители и зашагал на восток. Как он ни отказывался, настоятель заставил его обуться, выделив старые ботинки, подбитые мехом, и утеплиться, поверх рясы накинув тулуп. За спиной у него висел рюкзачок с разной нехитрой монастырской снедью. Жизнь казалась ему прекрасной. Молодое тело после длительного затвора радовалось движению.

     «Как же мало надо человеку для счастья, - думал бывший послушник, жадно вдыхая морозный ядрёный воздух. – Здоров, дышу полной грудью, на сегодняшний день есть пропитание, шагаю – и все дороги передо мной открыты». И он смело отправился навстречу страшным событиям, необыкновенным приключениям и нелёгким испытаниям…

                  Конец ознакомительного фрагмента