Ольга Шпакович "Немецкая мечта"

   Авантюрно-приключенческий роман, написанный на основе реальных событий, действие которого разворачивается в Германии и охватывает период 1992-2013 годов. В романе прослеживаются судьбы эмигрантов из стран СНГ, подробно, от лица очевидца, описывается криминальная деятельность русской мафии в Германии, в деталях показывается жизнь, скрытая от общества.

     Главный герой, Марк Могилевский, в возрасте 18 лет вместе с родителями выезжает из России в Германию, где его отцу, учёному, предлагают контракт в компании DLR. Марк воспринимает свой переезд из России, в которой уже начались смутные 90-е, в благополучную Европу, с энтузиазмом. Однако немецкая мечта ускользает от него. Он оказывается без документов, денег, поддержки родителей, постепенно опускается на самое дно, втягивается в криминал, знакомится с представителями русской мафии в Германии...

     Какие ещё приключения и испытания пережил он в Германии, и сбылась ли его «немецкая мечта»?

                                                                        «Немецкая мечта»

                                                                                                  Пролог

     - Я хочу, чтобы наш самолёт упал! Я хочу, чтобы наш самолёт упал! О, Господи, сделай так, чтобы наш самолёт упал! – шепчу я, как в бреду, глядя в иллюминатор. А внизу проплывают грязно-зелёные и коричневые заплаты земли, извилистой лентой тянутся реки… Наверное, мы уже летим над Россией. Видеть её не могу! Хочется закрыть иллюминатор, но руки мои скованны наручниками. Я – как птица с подрезанными крыльями. Напротив сидит толстый полицейский и дремлет. Хорошо ему – сдаст меня российской полиции, и – обратно, домой, в Германию. А я?.. Я не был в России двадцать один год. Покинул её, когда мне было восемнадцать. Итак, что я имею? Мне скоро сорок, и я вынужден заново родиться в чужой, когда-то покинутой, нелюбимой стране, потому что для Германии я – умер. Путь в Европу закрыт для меня навсегда. О, только бы упал этот проклятый самолёт! Умер – так умер. Я не хочу жить!

     Однако наш самолёт не упал, а благополучно приземлился в аэропорту Шереметьево. Видно, у Бога ещё есть на меня замысел. Может, ещё сгожусь на что-нибудь…

     Меня под конвоем провели в здание аэропорта, где я увидел ожидавшую меня мать. Она стояла, заложив руки в глубокие карманы серого кардигана и смотрела на меня с нехорошим прищуром. Значит, Лиля предупредила её…

                                                                    I

     - Пора! – говорит кто-то из родителей, и мы – отец, мать и я – выходим, нагруженные чемоданами и сумками. Я оборачиваюсь, чтобы бросить прощальный взгляд на нашу квартиру, где я родился, прожил восемнадцать лет и уже не вернусь сюда никогда! Эта двухкомнатная хрущёвка давно стала слишком тесной для меня, и я покидаю её без сожаления, напротив, с радостью и торжеством. Махонькие комнаты, мебель советского образца – типовая, безликая, некрасивая, на полу – ковровые дорожки, потёртые в нескольких местах, прихожая, в которой не повернуться… Нищета и убожество. Дверь в прежнюю жизнь захлопывается, как будто со стуком захлопывается крышка гроба, в котором похоронено прошлое, ключ со скрежетом поворачивается в замке, чтобы запереть это прошлое уже навсегда… И – вперёд, навстречу новой жизни!

      Наше такси подъезжает к аэропорту Шереметьево-2, тормозит у входа… Пока отец расплачивается с водителем, я первым вылезаю из машины. Какая гнусь вокруг – серое осеннее небо, низко плывущие рваные облака, противный мелко накрапывающий дождик… Всё кругом серое: тучи, мокрый асфальт, бетонные стены аэропорта… Промозгло. Неуютно. Гадко. Оглядываюсь. Переполненные урны, мусор вокруг. Холодный ветер лениво гонит обрывки газет, клочки упаковочной бумаги, фантики, пустые пачки из-под дешёвых сигарет «Космос». А это что? Чёрт! Крыса! Поспешно семенит, волоча по мокрому асфальту тонкий хвост… Она-то откуда тут?.. Такие же серые, как крыса, также деловито снуют туда-сюда со своим скарбом граждане бывшего Советского Союза, в стареньких, ещё в застой купленных пальто и потёртых плащах, серые, словно присыпанные пылью.  

     - Куда ж ты прёшь, бля?! – ну вот, везде родная русская речь.

     Хотя нет, не везде. Прошла группа иностранцев. Их сразу можно отличить от наших, затюканных и озлобленных россиян – рожи холёные, беспечные, пуховики добротные и яркие, не чета входящим в моду китайским ширпотребным балахонам. До меня доносятся обрывки фраз. Немецкий. Значит, вместе до Германии. Я уже довольно сносно знаю этот язык – мать постаралась. Почти год усиленных занятий под её руководством. Она у меня - профессиональная переводчица, в совершенстве владеющая немецким, а также английским и, чуть хуже, итальянским. А ещё мамаша увлекается изучением испанского и французского. Скоро и на этих языках заговорит, как на родных. Талант. Полиглот. В этом плане я – в неё. Мне тоже языки хорошо даются… Вот улетим – и эта, пока ещё чужеродная немецкая речь, будет окружать меня повсюду, станет родной.

     Мать вылезает из такси, попадает сапогом в лужу. Следом выбирается отец. Длинный, нескладный, в дурацком сером пальто с протёртыми локтями. Зато он у нас – профессор. В свои сорок пять – доктор физико-математических наук. Имеет кучу всяких научных работ, от статей в разных журналах – до монографий. Он специализируется на физике плазмы. Не очень понимаю, что это такое, но на западе за это хорошо платят. В том, чем занимается отец, там нуждаются. Там это востребовано, пользуется уважением и хорошо оплачивается. Именно благодаря этому длинному, неуклюжему человеку в смешном куцем пальто, который сейчас, близоруко прищуриваясь в своих очках в толстой роговой оправе, осматривается, пока мать уже за что-то пилит его, мы и сматываемся отсюда, из этой страны, где не нужен ни отец, ни его физика плазмы, ни вся наука вообще. Впрочем, в нашей семье он тоже большим авторитетом не пользуется, ни у меня, ни у матери. Мать у меня красивая – яркая брюнетка с чуть раскосыми карими глазами и длинными, до пояса, волосами. Фигуристая, хотя и начала полнеть, когда ей за сорок перевалило. Но ещё держится. Может произвести впечатление. Кстати, и в Германию мы едем только благодаря ей. Это она сумела «пристроить» отца. Если бы не мать, с таким главой семейства, как мой папаша, мы бы с голоду померли. Одна наука в голове, практического ума никакого…

     Чего она ворчит? А, ну конечно, уставился на здание аэропорта, как баран на новые ворота, а багаж кто будет доставать? Водитель такси вызывается помочь. Открывает багажник, легко подхватывает наши чемоданы, как будто они ничего не весят, лениво сносит их на тротуар и плюхает прямо в лужу.

     - Эдуард, Марк, берите чемоданы, идём, - суетится мать, поднимая спортивную сумку. Эдуард – это мой отец, Марк – это я, собственной персоной.

     Марк Эдуардович Могилевский, или Могила – как меня называют приятели. Мне 18 лет. Я почти такой же высокий, как отец, только более ловкий и складный – сказываются занятия спортом. Да и внешне на него похож – почти белые, волнистые волосы, голубые глаза, тонкий нос, острый подбородок. От матери – губы бантиком, совсем не мужские губы, миндалевидный разрез глаз, чёрные широкие брови и роскошные ресницы, на зависть девчонкам. Отец некрасив – мать красива, а я – похож на отца, но красив – в мать. Впрочем, внешность – это последнее, что волнует меня.

     Отец неловко подхватывает два чемодана.

     - Идём, сын.

     - Погодите, щас, покурю, - демонстративно достаю пачку «Marlboro», закуриваю. Знаю, что родителям до сих пор неприятно то, что я курю. Ничего, пусть привыкают. Отец раздражённо машет рукой, отгоняя сигаретный дым, отворачивается. Мать зло прищуривается. Хочет что-то гадкое сказать.

     - Вот именно сейчас тебе приспичило закурить! – о, ну конечно, как я и думал. – Именно сейчас, когда нам надо найти свою стойку регистрации, пройти контроль… Марк, пойми, мы вылетаем за гра-ни-цу, может случиться всякая неожиданность, лучше поторопиться.

     - Вот сейчас докурю – и пойдём, - выпускаю длинную струю дыма, смотрю на мать, также недобро щурясь.

     Мамаша ждёт, переминаясь с ноги на ногу, тяжёлая спортивная сумка оттягивает ей руку.

     Бросаю окурок в урну, закидываю за спину рюкзак, подхватываю два чемодана.

     - Всё. Вот теперь идём.

     Прежде, чем войти в здание международного аэропорта, оглядываюсь: серое небо, переполненная урна, мусор, лужи, серые люди, снующие, как крысы… Ненавижу эту серость! Я смачно плюю на восток.

     -  Клянусь, что не вернусь сюда ни-ко-гда! Счастливо оставаться! Leben Sie wohl!

                                                                         II

     Мамаша зря волновалась – мы всё успели, и у нас даже осталось немного времени побродить в зоне Duty Free. Да уж… Для меня с детства жизнь в России ассоциировалась с голодом. Когда я был совсем маленький – исчез шоколад. Помню, когда мы приехали из нашего Новосибирского Академгородка в Москву, мне тогда исполнилось лет десять, и я увидел настоящий шоколад, в заманчивых разноцветных обёртках, лежащий на прилавках в свободном доступе, я завопил в состоянии страшного возбуждения:

     - Мама! Посмотри! Шо-ко-лад-ки! И их можно просто так взять – и купить!

     На нас стали оборачиваться. Но я ничего не видел, кроме вожделенного шоколада. Мамаше было неудобно, она смущённо озиралась и старалась оттащить меня от прилавка, повторяя:

     - Ты что – дикий?

     Сейчас уже неважно – купила она мне тогда шоколадку или нет, мой эмоциональный шок от того, что где-то есть, а у нас, бедных, нет, остался навсегда. Возможно, с тех пор и пошло вот это «совковое» ощущение собственной неполноценности… Я помню, как мы с мамашей стояли в длинных очередях за какими-то продуктами питания, и она виновато повторяла в ответ на мои жалобы:

     - Ну, что же, сыночка, надо постоять: видишь – в кои-то веки «выкинули», когда ещё это можно будет купить…

     Слово-то какое – «выкинули». Как будто кто-то, от собственного переизбытка, кинул собаке кость – на, получай, пока я добрый…

     Я помню, что ничего нельзя было «достать». Тоже словечко показательное. Всё, что человек хочет иметь, и что может иметь, не прикладывая особых усилий, как это происходит во всех нормальных странах, у нас надо было «доставать», то есть прикладывать усилия, совершать чудеса изобретательности, искать нужные «связи»… Связи! Для того, чтобы «достать» джинсы, магнитофон или комнатную мебель, нужны были связи… У нас, видимо, «связей» не было, поэтому в нашей двухкомнатной хрущёвкае в Новосибирском Академгородке стояла типовая мебель, такая, какую можно встретить в любой среднестатистической квартире – бийская «стенка», диван-кровать и два кресла с продавленными сидениями, а ещё цветной телевизор «Рубин», на который ушла в своё время зарплата отца за целый месяц. Перед тем, как рухнул «совок», невозможно было «достать» даже самое необходимое, например, предметы гигиены, зубную пасту, щётку, мыло, то есть то, что составляет элементарные потребности человека. Помню длинные хвосты очередей, состоящих из озлобленных, растерянных людей с ожесточёнными лицами, на которых, однако, лежала печать рабской покорности. Чему? Обстоятельствам? Такой жалкой жизни?.. А потом настал реальный голод. Отцовской зарплаты не хватало даже на самое необходимое. Питались одной сплошной капустой – квашеной, тушёной, сырой… До сих пор её ненавижу. И в то же время появились первые метастазы невиданного пока ещё капитализма в виде коммерческих киосков или попросту «комков». Там, в этих «комках», вперемешку продавались – китайские джинсы, женские кофточки со стразами, синтетические кексы и – шоколад. Только стоил этот шоколад, как и всё остальное, столько, что я, втянув голову в плечи, пробегал мимо, чтобы дома поужинать надоевшей капустой.

     А тут, в международном аэропорту, на островке западной жизни, такой неведомой и заманчивой, на блестящих прилавках, выложены пакетики с заморской едой, выставлены бутылки с элитным алкоголем, разным, а не вездесущим спиртом «Absolut», благоухают духи в розовых и янтарных флакончиках… Мы прошлись мимо этих рядов, облизываясь, так как валюты у нас тогда не было, а потом нас пригласили на посадку.

     Я поднимался по трапу с дрожащими коленками. Мне всё казалось, что кто-то остановит меня, задержит, запретит, помешает улететь! Но, разумеется, никто не остановил… Судьба! Das Schicksal… Я отвернулся. Взгляд мой обратился к самолёту, чрево которого поглощало пассажиров: белый самолёт с крупными чёрными буквами «Lufthansa», синим, как небо, хвостом, и на фоне этой синевы – жёлтое солнце, а в нём – силуэт птицы, взмывающей в небо… На миг подумал, что и я, подобно птице, сейчас полечу ввысь, к новой жизни… Я бегло взбежал по трапу, который для меня был в этот момент той самой   Stairway to Heaven - «лестницей в небеса»… Шаг – и с трапа, стоящего на русской земле, я перешагнул на территорию немецкого государства, которое для меня ассоциировалось с салоном самолёта авиакомпании «Lufthansa», переступил черту, отделяющую Россию от Германии, отрезающую старую, никчёмную жизнь от новой, неведомой, но безусловно прекрасной жизни, которая ждёт меня в будущем.

     - Котик, ты уверена, что мы поступаем правильно? – раздался сзади меня истеричный шёпот отца.

     - Разумеется! – сказала, как отрезала, мамаша.

     - Ох, что будет, что будет… - разохался отец, протискиваясь между рядами со своими чемоданами. Всё страдает от того, что уволился из своего родного института, где он проработал всю жизнь.

     Но вот наши места. Сели. Пристегнули ремни. Я с любопытством осмотрелся. Салон новенький, всё стерильно чистое, аж хрустит. Пассажиры рассаживаются по своим местам. Все в возбуждённом настроении, как это всегда бывает перед дальней дорогой.

     Самолёт разбежался, оторвался от земли и, покачиваясь, стал подниматься в небо. Неужели моя мечта сбылась?!

     Пока продолжался полёт, я вспоминал события, которые предшествовали нашему отъезду.

     Это было чуть больше года назад. Я заканчивал 11 класс. Отец с упоением занимался наукой за копейки в своём институте. Мамаша состояла переводчицей при иностранных делегациях, приезжающих в наш Академгородок. И вот, во время какой-то крупной международной Конференции, на которую съехались учёные из разных стран, она познакомилась с Отто Беккером. Он был профессором, работал в DLR (Немецкий Центр воздушно-космических полётов), что-то типа американской NASA. Обменялись визитками. А через некоторое время её посетила идея написать господину Беккеру и только узнать, нельзя ли отцу устроиться в этот DLR. Тогда идея её казалась бредом, неслыханной дерзостью. Никто не воспринял её всерьёз. Однако зря мы с отцом подсмеивались над мамашей. В Германии после падения Берлинской стены была разработана программа привлечения российских учёных, чтобы они продвигали немецкую науку. Так что после того, как пришёл положительный ответ, мы были в шоке. Неужели мечта свалить из России может осуществиться?! Верилось с трудом. А свалить из России в те смутные времена мечтали все. К американскому посольству тянулись длинные, на несколько кварталов, очереди желающих на себе испробовать американскую мечту. А быть евреем неожиданно оказалось выгодно. Даже самые что ни на есть чистокровные русские стали выискивать в своей родословной следы избранного народа… Я, разумеется, как и многие, мечтал свалить из «совка». Только не представлял, как. Не еврей. И вдруг возможность уехать приблизилась вплотную, и недосягаемая мечта стала обретать черты реальности, обрастать бытовыми деталями, выстраиваться в последовательность действий. Отто Беккер сообщил, что неплохо бы отцу в самое ближайшее время подъехать для переговоров. Легко сказать – подъехать! А ничего, что это другая страна? Что у нас вообще-то с деньгами не всё так благополучно, чтобы вот так просто взять – и прилететь. Но и тут помогла общительность и предприимчивость мамаши.  Как раз прошлым летом – ну, тут всё одно к одному, если это судьба – мать с отцом отдыхали на Чёрном море и познакомились с супругами – Альбертом и Кариной, настоящими немцами из Берлина, которые, по какой-то неведомой прихоти, отдыхали в Сочи. Обменялись контактами. Мамаша, словно предчувствовала, что они могут быть полезны, регулярно звонила им и писала письма. И когда они уехали, связь не прекращалась – и однажды супруги пригласили мать с отцом в гости, чтобы они, бедные, хоть откормились, ведь в России голодно, смутно и не понятно, что будет дальше. Мамаша вежливо поблагодарила их и почти забыла о приглашении. Но быстро вспомнила. Каким-то чудом родители раздобыли деньги и рванули к своим знакомым в Германию.

     Помню момент их возвращения: оба взволнованные, счастливые, ввалились в квартиру с полными сумками и сразу пустая, притихшая квартира наполнилась эмоциональными возгласами мамаши, сдержанными комментариями отца, на кухонный стол выгрузили баночки, пакетики, тюбики с надписями на немецком. За этим первым после возвращения родителей семейным ужином они, перебивая друг друга, хотя говорила в основном мамаша, рассказали, что из Берлина, где проживали их знакомые, они сгоняли в Гёттинген, встретились с Отто Беккером, который представил отца руководству DLR. Собственно, тогда же они подписали контракт, по которому отец обязан был приступить к своим служебным обязанностям с 1 ноября 1992 года. Родители взахлёб рассказывали, как классно в Германии – и чистота, и европейская цивилизованность, и снабжение… Да что говорить – посмотри на стол. Вкусно? А ведь это – малая часть того, что там есть. А что там есть – джинсы? Я тебя умоляю… Музыкальная аппаратура? Не смеши меня – разумеется!.. И, главное, машины! Тут же было рассказано, как Павел Игнатьевич, ну, тот старший научный сотрудник из отцовского института, накопил деньги на машину, да не на какой-нибудь «запорожец» или «москвич», а на «жигули» последней модели (кажется, девятой), однако купить автомобиль, вот так, сходу, было нельзя - очередь. А очередь дойдёт… посчитали – прослезились, только через тридцать лет. Впрочем, такое творилось ещё при социализме, сейчас, может, и по-другому, просто денег ни у кого нет… Машина! Я мечтал о ней с детства! Я так всегда презирал отца за то, что у него никогда не было ни машины, ни даже прав на неё. Всю жизнь, как последний лох, на общественном транспорте ездил… Вот послал же Бог отца! Эх… Машина! Да мне хотя бы «москвича» самого простого… Но – сейчас, за семейным ужином, я другими глазами смотрел на родителей. Я считал их лузерами, неудачниками, и как приятно было осознать, что я ошибался, что мозги отца, оказываются, кому-то нужны, что мамаша вообще молодец – смогла эти мозги «продвинуть» и выгодно «продать», без неё-то он, конечно, ни на что не способен… В тот момент я почувствовал, что начинаю уважать моих «стариков»… Тут же, прихлёбывая баварское пиво, родители составили план: до отъезда мы с отцом усиленно учим немецкий, я, окончив школу, поступаю в институт – любой, лишь бы отсрочку от армии получить... Помню, как мамаша заливисто смеялась, как сверкали её карие, чуть раскосые, глаза. Помню, как более сдержанный отец, то заражался её весельем, то, озабоченно хмурясь, повторял:

     - Котик, а если не выйдет? А я из нашего института уволюсь… А назад, может, и пути не будет.

     - Замолчи, котёнок, всё будет, вот увидишь! Терять нам нечего.

     - Да, но мы едем всего на год. Контракт-то – на год. А вернусь я – и что?

     - В свой институт ты всегда сможешь обратно устроиться, я тебя уверяю! После Германии, после работы в DLR – возьмут, как миленькие. А мы за этот год хоть денег подзаработаем.

     - Ой, не знаю… Говорят же – лучше синица в руке, чем журавль в небе…

     Тут уже не выдержал я:

     - Послушай, папа, мама дело говорит! Хватит ныть! Она тебя пристроила – радуйся! Сам-то ты, без неё, никуда.

     - Это что за тон?

     - А какой заслужил!

     - Мальчики, не ссорьтесь! Скоро у нас начнётся новая жизнь!

     Честно говоря, я долго не верил в то, что затея с отъездом в Германию осуществится. У мамаши было много проектов: она постоянно активничала – с кем-то знакомилась, о чём-то договаривалась, ей много кто чего обещал, но всё как-то не везло.

     А время шло. Я закончил школу, подал документы в НГУ на математический, но не добрал одного балла. А в пединститут меня взяли сходу. Учёба на матфаке давалась мне легко. Дружбы ни с кем я не заводил, а зачем? Всё равно скоро уеду и уже не увижу их всех никогда. Я ощущал превосходство перед своими однокурсниками, как будто я избранный, и скоро за мной прилетит космический корабль, который заберёт меня на другую планету с более развитой цивилизацией.

     … А тем временем наш полёт продолжался. Приветливая стюардесса в форме авиакомпании «Lufthansa» прошествовала с тележкой, на которой стояли спиртные напитки: пиво в маленьких пивных стаканчиках, бокалы с красным и белым вином, деликатные рюмочки с коньяком… Родители мои - не любители спиртного, а я, ну, просто не мог себе отказать, чтобы не протянуть руку за рюмкой коньяка, который я тут же и выпил залпом под неодобрительные взгляды родителей.

     - За новую жизнь! – произнёс я запоздалый тост, который прозвучал как оправдание.

     Вот она – новая жизнь. Уже на борту самолёта я – за границей. Уже здесь всё не так. Салон чистый и новый, не то, что в наших самолётах. А стюардесса… Как ангел-вестник, сопровождающий меня в счастливое будущее. На ней даже фирменный костюм не такой, как у наших бортпроводников, не унылый тёмно-синий, а сияющий жёлтый, как солнце, со значком-эмблемой с изображением птицы в солнечном круге. Такой вид уже создаёт определённый настрой…

     Но вот самолёт пошёл на посадку и вскоре приземлился на немецкой земле. Итак, наш перелёт из прошлого в будущее закончен… В тот момент я был уверен, что обратной дороги нет. Я с любопытством осматривался вокруг, впитывая в себя всё, что видел, и сразу старался привыкнуть к новому и полюбить, так как уже считал Германию своей новой родиной и, опять же, был на сто процентов уверен, что проведу здесь всю свою жизнь, реализуюсь по полной программе и, когда-нибудь, в далёкой и призрачной старости, закончу на этой, пока ещё чужой, земле свой жизненный путь…

     Я спустился с трапа – и уже как будто на другую планету попал: там серое небо, тут – голубое, сияющее, радостно светит солнце, благосклонно освещая эту благословенную землю… Здесь всё ярче и красочнее, как будто там я носил очки с серыми линзами, а тут – снял их, к чёртовой матери! Да, я ношу очки, иногда, поэтому и возникла такая ассоциация… С жадным любопытством я рассматривал огромное пространство аэропорта – бесконечные залы ожидания, ряды сидений, магазинчики и кафе. И вновь – так полюбившееся мне сочетание синего и ярко-жёлтого – в оформлении интерьера, терминалов – разбавлявшее однообразие серого цвета стекла и бетона. В зале ожидания среди встречающих я первый заметил напряжённо вглядывавшиеся в поток прибывших пассажиров лица Альфреда и Карины. Я легко узнал их, хотя до сих пор видел только на фотографиях. Толстяка Альфреда сложно было не заметить – своими размерами он выделялся в толпе. Радость встречи, объятия, восклицания на немецком…

     Мы вышли из здания аэропорта и направились к машине Альфреда. Я обернулся бросить прощальный взгляд на аэропорт, гостеприимно принявший нас. Мне он показался похожим на огромный корабль, океанский лайнер… И уже сразу видно, что ты – не в России, и отличие – в лучшую сторону: чистота везде такая, словно улицы помыли шампунем, нигде ни бумажки, никакого мусора, каждый квадратный метр обустроен, прилизан… Даже трава как будто зеленее! Всё яркое, праздничное, словно лакированное.

     Но вот и зелёный Opel Альфреда. После того, как наш багаж загрузили, толстяк грузно плюхнулся на водительское сидение, рядом с ним разместилась его жена. Мы втроём кое-как утрамбовались на заднем сидении. Автомобиль помчал нас по улицам Берлина. Я прижался лбом к оконному стеклу. Я – первый раз за границей! Мне интересно всё! Широкие улицы, громады величественных зданий под красными черепичными крышами, над которыми повсюду возвышаются, пронзая закатное небо, готические шпили храмов, а выше всех – телебашня, как игла, украшенная круглым диском, словно визуализация из фантастических романов о будущем, о космических технологиях… Заметив, с каким жадным интересом я смотрю в окно, Альфред предложил немного прокатиться по городу, он хотел показать нам главные достопримечательности. Если, конечно, мы не сильно устали. Разумеется, мы с энтузиазмом откликнулись на его предложение. Какая там усталость? Разве можно устать, когда ты так счастлив, взбудоражен и ошеломлён столь резкой переменой в жизни! Словно ты умер, и – вот, родился в другой жизни, в другой стране, в другом времени. Машина наполнилась немецкой речью. Трещала, не умолкая, мать, довольная тем, что может применить свои познания в немецком, ей вторила Карина, то и дело оборачиваясь с лучезарной улыбкой, постоянно вставлял свои реплики Альфред, через каждое слово разражаясь раскатистым добродушным смехом, только отец молчал, мыча себе под нос и смущённо улыбаясь. Он в совершенстве знал английский, на немецком мог читать, понимал, что говорят, но сам изъясняться на этом языке стеснялся. На очередной, адресованный ему вопрос, ответила мать: «Он, как собака, всё понимает, только сказать не может… вернее, стесняется». Все опять дружно засмеялись… В таком вот радостном возбуждении мы летели по Берлину. А на нас уже надвигалась громада Бранденбургсих ворот, с гигантскими колоннами и колесницей, которая увенчивала это величественное сооружение XVIII века. Но, стремительно приблизившись, ворота остались позади, а я чуть шею не свернул, так хотелось ещё полюбоваться ими, рассмотреть, проникнуться их мощью, словно, глядя на них, ты и сам становишься величественнее, значимее… Теперь наш путь лежал к Рейхстагу. Серое здание в классическом стиле, с колоннадой по центру, башенками по бокам и куполу, венчающему это легендарное сооружение, знакомое по фильмам про войну. Но на меня в тот момент большее впечатление произвели развевающиеся на его крыше флаги ФРГ, триколор – чёрная, красная и золотая полосы. «Ты в Германии, детка!» - прошептал я и сердце ликующе забилось… Зелёный купол, который я заприметил ещё издали, оказался куполом Берлинского кафедрального собора, подкатив к которому, мы притормозили, чтобы рассмотреть это произведение архитектурного искусства поподробнее. На вопрос матери, когда он был построен, Карина ответила, что в конце XIX века, в стиле итальянского Возрождения… Пронёсшаяся мимо нас Берлинская картинная галерея показалась мне похожей на летающую тарелку, ну прямо как будто я в город будущего попал… Следующая наша остановка была около Красной ратуши. Карина принялась рассказывать, что фреска, тянущаяся вдоль здания, называется «История в камне» - в ней запечатлена история города до второй половины XIX века, когда Красная ратуша была построена… Альфред и Карина расписывали ещё прелести Музейного острова, но, поскольку сумерки сгущались, решили осмотреть его позже.

     Я навсегда запомню панораму Берлина – открыточный пейзаж, представший перед нами, когда по широкому мосту переезжали реку Шпрее: багровый закат в стремительно сгущающихся сумерках, река с перекинутыми через неё мостами, изломанные линии набережных со стеной домов под красными черепичными крышами, за ними - зелёный купол Берлинского кафедрального собора и шпиль телебашни, со сверкающим в лучах заходящего солнца диском, как связь времён – прошлого и будущего…

     Уставшие, больше от пережитых впечатлений и радостного волнения, мы наконец приехали к нашим друзьям. Я с интересом огляделся – любопытно, как живут среднестатистические немцы. Альфред – водитель грузовика, он развозит продукты по магазинам. Карина – продавец. Да уж, живут они, конечно, гораздо лучше, чем мы – семья учёного: трёхкомнатная квартира непривычной, не нашей, планировки – кухня, соединённая с холлом аркой, и две небольшие спальни, добротная мебель, красивая посуда, обилие милых безделушек, картинок, вышивок в рамках, - как ожившие страницы журнала «Burda», номера которого периодически покупала мать… Кресла-качалки в холле, толстый мягкий ковёр с длинным пушистым ворсом – всё говорило о том, что хозяева любят комфорт, уют и много времени уделяют приятному досугу, а не пребывают в вечной гонке на двух работах, после которых уже никакого уюта не хочется, а только перекусить наспех какой-нибудь жареной картошкой с бледным чаем, да и спать… чтобы завтра вновь принять участие в повседневной гонке с препятствиями, каковой мне представлялась жизнь моих родителей.

     Мы привезли для наших берлинских друзей подарки – коробку шоколадных конфет «Ассорти» (почему-то наш шоколад ценится за границей), бутылку водки и, конечно, баночку икры, чёрной и красной – куда ж без них… На ужин хозяева приготовили традиционные колбаски с кислой капустой, но мама, желая удивить гостей, вызвалась испечь блины, чтобы отведать их с икрой.

     И вот мы за столом с приятными приветливыми людьми, Альфредом и Кариной. Мы уплетаем блины с икрой, баварские колбаски с капустой и поднимаем бокалы с сухим вином (мои родители не любят крепкий алкоголь), пьём за то, чтобы на немецкой земле у нас всё получилось, пьём за удачное развитие карьеры отца, за моё будущее… В тот день я впервые заговорил по-немецки, ошибаясь и путая слова. Меня добродушно поправляли, а я болтал без умолку, опьяневший – конечно, не от сухого вина, а от предвкушения счастливой жизни, которая уже ждёт меня…

     Проснулся я с ощущением полного счастья – я в первый раз проснулся на своей новой родине, сегодня будет первый полноценный день в моей новой жизни. Все уже встали. Из кухни доносились приглушённые голоса. Я соскочил с кровати, быстро оделся и пошёл к обществу. Мои родители пили кофе с хозяевами.

     - Guten morgen, - поздоровался я.

     - Begleiten Sie uns zum Frühstück - присоединяйся к нам завтракать, - пригласила меня Карина.

     Через пять минут я, умытый, причёсанный, сидел за столом, накрытым белой скатертью с яркой вышивкой по краям, и пил кофе с вкуснейшими булочками. Мама и Карина болтали без умолку, как это свойственно женщинам, отец, по своему обыкновению, молчал, когда Альфред объявил, что пора на работу и неожиданно пригласил меня составить ему компанию. Ух ты! Меня дважды пригашать не надо было. Провести первый день моей новой жизни на работе с настоящим немцем, как будто и я – уже немец, уже свой здесь, и тоже принимаю участие в процессе!

     Мы с Альфредом вышли на улицу, загрузились в его фургон, на котором он развозил продукты по магазинам, Альфред – за рулём, я – рядом с водителем, и мы понеслись по улицам утреннего Берлина. По дороге мы оживлённо болтали. Мой старший товарищ расспрашивал, чем бы я хотел заниматься в Германии, какие у меня планы. Я рассказал ему, что, когда мы приедем в Гёттинген, я поступлю в университет на математический факультет. Почему на математический? Во-первых, у меня способности к математике, во-вторых, настоял отец. Математика ему близка. В случае чего, он мне поможет. Но поскольку так, сходу, в университет не поступить – надо было закончить в России хотя бы курс института, я буду поступать в колледж для иностранцев, который находится в Ганновере. Вот такие планы…

     По дороге я во все глаза смотрел по сторонам – всё здесь было новым для меня, всё вызывало во мне жгучий интерес и восторг. Альфред забрал на базе товар в ящиках, и мы отправились развозить его по магазинам. Я с энтузиазмом взялся помогать Альфреду – подхватывал ящики и заносил их в магазин. А какие магазины! Какой разительный контраст с нашими, где на фоне пустых полок, на которых, в лучшем случае, можно увидеть только унылые ряды консервов, стоит хмурая продавщица. А здесь – изобилие такое, что глаза разбегаются от множества пёстрых этикеток и упаковок. Весь товар так и просит, как в сказке «Алиса в стране чудес»: «съешь меня», «выпей меня». Только вместо Алисы в стране чудес – я. А люди! Довольные, улыбчивые, расслабленные, а не напряжённые и хмурые, как наши. От них так и веет довольством, деньгами, благополучием. А вообще, если каждое место имеет свою ауру, свой дух, то в России – плохая аура, больная, дух уныл и мрачен, а в Германии – аура хорошая, здоровая, пропитанная духом радости, нормальной счастливой жизни.

                                                                     III

     На другой день мы на поезде уехали в Гёттинген. На железнодорожном вокзале нас встретила улыбчивая (в Германии – все люди улыбчивые и вежливые) секретарша с нового места работы отца. Она довезла нас на своей машине до нашего нового дома.

      Городок мне понравился. Не Берлин, конечно, – маленький, провинциальный, немного сонный. Но дома похожи, в том же узнаваемом немецком стиле, под красными черепичными крышами, только поменьше. Везде такая же чистота, всё блестит и сверкает. Подумать только, теперь здесь – мой дом, теперь здесь мне жить. Успею ещё обежать городок, всё осмотреть…

     Нам предоставили служебную квартиру в жилом комплексе, где проживали приглашённые научные сотрудники, который состоял из однотипных двухэтажных зданий, одной стеной упирающихся в невысокий скалистый холм. Перед каждым располагалась площадка, покрытая зелёным газоном, с детскими качелями и горками. Мы вышли из машины и стали выгружать вещи, а секретарша пошла к дому, чтобы открыть входную дверь.

     -   Ой, смотрите, зайцы! – от удивления и неожиданности я подпрыгнул, как ребёнок, так непривычно было видеть в городской среде, на детской площадке, этих ушастых лесных обитателей.

     - Was? – обернулась на мой возглас секретарша.

     Мать объяснила ей на немецком, что меня удивило обилие зайцев в черте города. У нас их можно увидеть только в зоопарках. Секретарша пояснила, что зайцы пришли в город, потому что люди наступают на территорию их обитания, вырубая леса и распахивая земли. Пока родители заносили в дом вещи, я попытался подойти к зверькам. Они не очень испугались меня, видно, что привыкли к людям, лишь, дёрнув длинными ушами, лениво отскочили на безопасное расстояние.

     «Какая удивительная, добрая страна! – подумал я. – Здесь и дикие животные не боятся людей, живут с ними бок о бок, значит, чувствуют, что среди людей они в безопасности, значит, никто не обижает их». Мне представилась подобная картина у нас, вернее, у них, в России… У нас – это теперь здесь, в Германии… Мне представилось, как небритые мужики ханыжного вида, с сосредоточенно-суровыми лицами, с мешками в дрожащих от похмелья руках, подкрадываются к зайцам, сидящим в наших унылых, запущенных дворах. Зайцы опасливо косятся на этих подозрительных человеческих особей, нервно подрагивают ушами, готовые убежать, как только почувствуют опасность. Но люди – коварнее и опаснее, чем звери. Вот один из мужиков бросается плашмя на ближайшего зайца, набрасывает на него мешок. Заяц вздрагивает, пытаясь метнуться в сторону, однако мешок настигает его, и вот уже зверёк судорожно бьётся в руках охотника, а тот хрипло орёт своим приятелям:

     - Есть, мужики, поймал!

     Мне стало не по себе. С усилием я отогнал неприятное видение. К счастью, я в другой стране, среди других людей... и зайцев.

     - Марк, ты где там? – донёсся до меня крик матери.

     В самом деле, Бог с ними, зайцами, ещё насмотрюсь на них, раз уж они – обычное явление в Германии. Сейчас важнее – познакомиться с нашим новым домом, в котором нам предстоит жить, может, и не один год! В самом деле, хоть и предполагалось, что мы здесь – только на год, но я-то был уверен, что останусь в Германии навсегда!

     Я поспешил в дом. Поскольку архитектура жилища повторяла неровности холма, внутренние помещения располагались на разных уровнях. Внизу – холл и кухня, из холла низенькая лестница вела на следующий уровень, где находились две спальни и ванная комната. Мебель везде была простая, приближённая к офисной, что придавало жилью несколько казённый вид, что-то среднее между офисом и гостиницей, но, после нашей типовой «совковой», мне она показалась верхом вкуса и элегантности.

     С каким удовольствием я обживал свою комнату! Разобрал рюкзак, разложил в платяном шкафу одежду, заполнил тумбочку мелкими вещами и безделушками, которые я захватил из России на память…

     Секретарша показала родителям, где что лежит и как всем этим пользоваться, затем обсудила с отцом какие-то рабочие моменты. После её ухода мы отправились на разведку в поисках продуктового магазина, который нашли в паре кварталов от нашего нового дома. Закупив продукты, вернулись домой. Мать приготовила первый на немецкой земле семейный ужин. Помню наше приподнятое настроение, оживлённые разговоры, планы, мечты… В столовой нашего нового дома стоял цветной телевизор. Пока мать убирала посуду и расставляла чашки для чая, я включил телевизор и стал щёлкать пультом, переключая программы. После нескольких голливудских фильмов и музыкальных шоу с жизнеутверждающими хитами типа «What is love» я наткнулся на местную программу новостей. Послушав пару минут, я не удержался от возгласа:

     - Ма! Па! Я не понял… я в Германии или в Союзе?

     - Что, малыш?

     - У меня такое впечатление, что я сейчас слушаю программу «Время».

    На меня нахлынули воспоминания из детства, когда каждый день, ровно в двадцать один час, мои родители прилипали к экрану нашего чёрно-белого телевизора, и до меня доносился хорошо поставленный, позитивный голос ведущего, вещающего о достижениях партии и правительства. Под его бравурные речи на экране сменялись кадры: колосящаяся пшеница, корабли полей – комбайны, заводские цеха и счастливые, улыбающиеся лица людей… В последнее время всё изменилось: под встревоженные напряжённые голоса дикторов с голубого экрана на нас лился негатив – документальные кадры сталинских лагерей – символа мрачного тоталитарного прошлого, и картины настоящего – многотысячные демонстрации, перекошенные от гнева и отчаяния лица… И ощущение безграничной свободы, свободы рабов, вырвавшихся из многолетнего заточения, свободы пьяной и опасной, похожей на готовую взорваться гранату в руках ребёнка, осчастливленного своей находкой… Как будто у нас, там – всё плохо, а у них, здесь – всё хорошо: стабильность, благополучие, уверенность в завтрашнем дне… То, что мы потеряли там – похоже, мы обретаем здесь!

     Заснул я в своей новой комнате совершенно счастливый и успокоенный – теперь это мой дом, я – дома…

     На другой день я уже обежал весь город, благо, он небольшой. Извилистая улочка вывела меня в его старую часть, которая расположена на берегу реки Ляйне. Я побродил по старинному парку, полюбовался зданиями в средневековом стиле, в том числе Старой Ратушей, с готическими стрельчатыми окнами и огромным каменным львом возле входа, держащим в лапах герб города. На мемориальной доске я прочитал, что постройка Ратуши началась в XIV-м, а закончилась в XV-м веке.  Ничего себе, древность какая! Напротив я обнаружил ещё одну городскую достопримечательность – фонтан «Девочка с гусем». Бронзовое лицо девочки лоснилось и сияло, как я узнал позже, от поцелуев, так как, по традиции, выпускники Гёттингенского университета должны поцеловать её щёчки. Ну, что ж… Возможно, через несколько лет я тоже стану выпускником этого легендарного учебного заведения и, на удачу, поцелую бронзовые щёчки девочки с гусем…

     Здесь же, в старой части города, я натолкнулся на здание одного из корпусов самого университета, и сердце моё сжалось, ведь я уже почти считал себя его студентом, я был уверен, что через пару лет поступлю сюда на математику. А когда закончу – передо мною будут открыты двери всех самых престижных компаний Германии!

     Набрёл я и на церковь Святого Якова, построенную в XV веке, с 70-метровой готической башней. И совсем в другом стиле предстал передо мной знаменитый дом Юнкершанке, с красным орнаментом на белых стенах… но всё равно – все эти здания, построенные в разных эпохах и разных стилях, были для меня олицетворением столь полюбившейся Германии, все были пропитаны немецким духом.

     Однако я приехал в Германию не прохлаждаться, мне нужно из кожи вон вылезти, чтобы закрепиться здесь. И первым пунктом в моём плане значилось поступление в Ганноверский колледж для иностранных студентов. Чтобы поступить туда, достаточно было сдать тест на знание немецкого языка, что я с лёгкостью проделал и влился в интернациональную семью студентов колледжа. На моём курсе учились – ребята из Алжира и Марокко, две девочки из Туниса, одна – из Польши… И среди них оказался парень с Украины, Боря Захарченко. Разумеется, мы с ним сразу же подружились. Боря приехал в Германию вместе со всей своей семьёй – родителями и старшим братом. Они были евреи. На мой взгляд – так Боря больше походил на араба: чёрные кучерявые волосы, немного выпуклые глаза с желтоватыми белками, смуглое лицо и толстые, как у негра, губы. Когда он улыбался, обнажались все его тридцать два зуба. Он первый протянул мне руку и представился:

     - Борис, но погоняло у меня – Макар.

     - Почему?

     - Я под Макаревича пою. Говорят, не отличить. Я из Черновцов.

     - Марк. Из Новосибирска.

     - Еврей?

     - Почему еврей?

     - Потому что Марк…

     - Нет, не еврей, - я чуть было не добавил, «к сожалению».

     - А! А мы тут по еврейской программе. Сразу получили квартиру и социал.

     Я почувствовал лёгкую зависть: везёт же, ему и париться не надо – всё, он уже – гражданин Германии.

     - А у меня отца сюда работать пригласили.

     - Кем?

     - Он у меня учёный, физик. С ним подписали контракт в DLR, - с гордостью добавил я.

     - Понятно. Круто, - одобрительно улыбнулся мой новый знакомый. - Где вы остановились?

     - Мы в Гёттингене.

     - Ууу! – присвистнул Боря. – И что – ездить будешь?

     - Да. На поезде.

     - Замучаешься.

     - Может быть. Но, думаю, недолго – я планирую через год в Гёттингенский университет поступать.

     Какое там мученье? Здесь всё - в радость. Даже то, что вставать приходилось ни свет, ни заря и тащиться на железнодорожный вокзал, чтобы на поезде ехать в другой город на учёбу. И успевать на первую пару. Учился я шутя. Мне всё давалось легко… А Боря действительно классно играл на гитаре и, заразительно улыбаясь, пел песни Макаревича и Лозы.

     Итак, одно дело сделано. Но было и второе – ещё одна мечта близилась к осуществлению – покупка машины. Я приехал в Германию не с пустыми руками – привёз деньги, которые скопил за год, откладывая стипендию. Посмотрев объявления в газетах, я с ликованием отметил, что вполне могу купить машину! Не новую, понятно, но – какие мои годы! В восемнадцать лет стать обладателем «иномарки» - это уже круто! Я – крутой, в отличие, к примеру, от отцовского сослуживца, который тридцать лет копил на «жигули»… В итоге я приобрёл десятилетний BMW. Жизнь налаживалась – дом в Гёттингене, учёба в Ганновере, и машина. Да не какой-нибудь «москвич» или «жигули» - настоящий BMW! Крутой, пафосный! Я страшно гордился собой, меня прямо распирало от гордости, счастья, какой-то безграничной эйфории… Приезжая с учёбы, я возил мамашу по магазинам. Её тоже распирало от гордости. Она даже как будто помолодела, в ней появилось чувство собственного достоинства, некоторая надменность – во взгляде, вальяжность – в движениях.

     Счастье стало нормой. К нему привыкли. Оно уже не вызывало сильного сердцебиения, от него не захватывало дыхание и не выступали на глазах слёзы радости… Оно стало повседневным, будничным… Но какая же это была счастливая, радостная повседневность! Это там, в России, просыпаться не хотелось, голову от подушки оторвать было невозможно, матери приходилось чуть ли не силой стаскивать меня с кровати. А здесь я просыпался раньше всех, без будильника, вскакивал и нёсся умываться-завтракать и – вперёд, в новую, прекрасную, чудесную, удивительную жизнь! Я торопился жить! Выбегая из дома, я пробегал мимо моей машины, хлопал по капоту свою «лошадку» в 170 лошадиных сил, и – на вокзал…

     Поезд вёз меня в другой город на учёбу, а я смотрел в окно, на проплывающие мимо пейзажи моей новой родины. Учёба мне нравилась, общаться с однокурсниками было весело и интересно – каждый мог рассказать массу удивительного о своей стране, а ведь эти африканские страны мне, мальчику, выросшему за железным занавесом, представлялись экзотикой…

     Ганновер мне понравился гораздо больше, чем совсем уж провинциальный Гёттинген. Я влюбился в этот город сразу, как только вышел из здания железнодорожного вокзала, который уже сам по себе показался мне произведением искусства – с его огромными овальными окнами, угловыми башенками, колоннадой, тянущейся под крышей и опоясывающей это здание из красно-коричневого гранита. Позже я полюбил просто бродить по ганноверским улицам, идти, куда глаза глядят, любоваться стройными рядами зданий под красными черепичными крышами, над которыми возвышаются шпили готических соборов… Здание новой городской ратуши, застывшее над водной гладью озера Машзее, хотя и было административным, но мне показалось великолепным замком из сказки «Аленький цветочек»,  замком призрачным и эфемерно прекрасным, воплощением мечты и фантазии… И это казённое здание… А какими же прекрасными представлялись настоящие замки! Как, например, замок не-знаю-какого-века, ведь Ганновер – древний город, первое упоминание о нём относится в XII веку, - замок, возвышающийся на высокой, заросшей кустарником и деревцами, скале, с полукруглой крепостной стеной, высокими готическими башнями, стрельчатыми окнами… Что это – я перенёсся на машине времени в прошлое? Или попал в рыцарский роман?.. А какое впечатление произвёл на меня парк «У господских домов» - настоящий Версаль Ганновера! Тогда ещё я не был в Версале, но скажу, что знаменитый версальский парк, прославленный во многих исторических фильмах, не произвёл на меня такого впечатления. Первое впечатление – самое сильное. Всё последующее – вторично… Излюбленным местом встреч у всех жителей города, а значит, и у нас, была площадь Крёпке. Мне нравилось бывать там по вечерам и рассматривать группки немецкой молодёжи. Я впитывал в себя их речь, наблюдал, во что они одеты, какие у них манеры, я хотел стать таким же, хотел стать «своим» для них… А ещё помню, как мы с Борисом убежали с занятий и отправились в зоопарк, где в лодке сплавились по африканской реке Замбези, по берегам которой росли экзотические африканские растения, необычные цветы и деревья, в вольерах по лианам и пальмам скакали проворные обезьяны и трубили, задрав хоботы, слоны… Где я – в Германии или в замке Черномора? С тех пор Германия представляется мне чем-то вроде сказки «Тысячи и одной ночи» - нечто прекрасное и неуловимое, как мечта, готовая в любой момент растаять - Der Deutscher Traum…

     Вечером мы собирались за ужином и рассказывали, как у кого прошёл день. Отец чувствовал себя на новом месте работы, как рыба в воде, с головой он погрузился в свою привычную и любимую стихию – науку. Он мог говорить только об этом: о современных разработках, каких-то учёных дискуссиях, и, конечно, рассказывал о своих новых коллегах, о коллективе. Мать наслаждалась тем, что, наконец-то, отпала необходимость вкалывать, носиться с одной работы на другую, в погоне за хлебом насущным, что можно было валяться в постели, а не вскакивать по будильнику, вдоволь гулять по магазинам и покупать то, что понравится, не изнывая от угрызений совести, что купила какую-нибудь безделушку, нанеся урон семейному бюджету. Слава Богу, голодные времена остались позади! Мамаша с упоением готовила вкуснейшие блюда. Мы пробовали то один невиданный в «совке» продукт, то другой… В выходные я с удовольствием катался на своём BMW, открывая для себя новые интересные места…

     Мне запомнилось, как мы встречали новый, 1993 год… В Европе празднование Нового года не имеет такого значения, как в России. Здесь главный праздник – Рождество. А Новый год здесь – смена дат, не больше.

     Помню предпраздничное оживление, радужные гирлянды, которыми украсили город, заманчиво сияющие белоснежной мишурой и разноцветными свечами витрины магазинов, фигуры оленей и Вайнахтсманов, выставленные у входа в магазинчики… Рождественские ёлки, переливающиеся огнями и увенчанные звёздами, только не красными, а-ля кремлёвскими, а рождественскими, вифлеемскими… В Европе Рождество отмечается с таким размахом, что людям предоставляются длительные, на две недели, рождественские каникулы. Мы захотели отпраздновать этот уютный семейный праздник так, как принято здесь. Дома, в столовой, мы установили маленькую ёлочку с гирляндой мелькающих огоньков, украсили её игрушками в виде сахарных пряников, пузатых Санта Клаусов, а ещё - неизменными шерстяными носочками, в которые мать заблаговременно положила мелких подарков в виде засахаренных орешков и шоколадных конфет…

      В первый раз мы встречали не Новый год, мы отмечали Рождество… Мать подала на стол рождественского гуся и пирог. Решили обойтись без традиционных российских оливье и селёдки под шубой, без пельменей и торта «наполеон». Сидя за праздничным столом, поднимали тосты и пили за неведомый нам европейский праздник, и тем самым ощущали свою причастность к европейской культуре. Новый год отмечали тоже, уже «по-советски», с оливье и пельменями. Этот наш, любимый всеми советскими людьми, праздник, означал для нас всех, жителей бывшего Советского Союза, не простую смету дат, он символизировал надежду – на новую, счастливую жизнь, и – да, на светлое будущее, как ни банально это звучит. Поэтому выпили сухого вина за новый, 1993 год, и, пока пили, каждый загадывал своё, особенное, желание. У меня желание только одно – остаться здесь. За это и пил… Однако главные мечты легко не сбываются… И это нормально. На то они и главные мечты жизни, чтобы идти к ним всю жизнь, как за ускользающей синей птицей: вот она, близко, ты готов схватить её, а она – взмахнула своими ультрамариновыми крыльями – оп! и улетела – парит в небе над повседневной суетой… А ты стоишь, задрав голову… И ждёшь, когда птица счастья соизволит спуститься с небес… Так и моя мечта – остаться в Германии – улетела, как синяя птица и растаяла за горизонтом…

                                                                  IV

       В тот вечер ничто не предвещало беды…

         Конец ознакомительного фрагмента