Татьяна Шапошникова "По чёрным листьям"

Книга представляет собой несколько рассказов, галерею женских портретов. Но в этих текстах не просто женский взгляд на мир согласно феминистической формуле «я – другое». Здесь именно инакость - как одно из ключевых положений постмодернизма: форма становления, обретения себя. Парадокс в том, что обретение это возможно только в другом. Но это не решение вовсе, а только постановка проблемы. И автор не боится вести читателя дальше, открывая новый поворот: оказывается, легче убить себя в другом, чем другого в себе. Другой в себе и ближе и дороже, его холим и лелеем, но в итоге-то получается, что и нужен-то он только себе – и задаром не нужен никому.

Книга «По черным листьям»

С недоумением он оторвался от экрана компьютера и пошел на звонок в дверь. Весь еще там, у монитора, он и распахнул не глядя. 

Пораженный, застыл на пороге, будто увидел привидение. На мгновение воровато стрельнул глазами вниз и в сторону. «Какое счастье, что моя укатила в Самару-городок, - завертелось в мозгу, –  и вчерашняя телка не задержалась... Мать обещала заехать, но чего-то задерживается. Конечно, можно впустить эту в квартиру, но что у нее на уме? А если оттолкнуть ее и захлопнуть дверь? Нет, не годится…»

А впрочем, чего ему было бояться? Если что-то пойдет не так, он вызовет ментов или психушку. И все-таки его била мелкая дрожь. Разозлившись, он схватил ее за рукав и втащил внутрь, грохнув металлической  дверью.

Теперь они стояли друг против друга в приветливом молочно-бежевом свете его прихожей.  Она все еще не проронила ни звука. С трудно скрываемой злостью он разглядывал эту, одну из своих бывших женщин, - пожалуй, самую странную из них.

На ней было что-то невнятного цвета – плащ, наверное. Волосы забраны случайной резинкой сзади. Пальцами обеих рук она поглаживала кожаный ремешок от сумки, которая висела у нее на плече. А лицо совсем не изменилось. Однако он все еще медлил заглянуть ей в глаза. Неужели боялся?

Наконец отважился: в ее глазах светилось… безумие. Кажется, не опасное.   

Он отступил на шаг, и она осталась одна на фоне стены, и вдруг ему пришло в голову (дурацкая мысль!), что он палач, а она жертва, и он должен привести приговор в исполнение. Слава богу, она не кричала и, вроде, не собиралась устраивать истерику.

- Зачем пришла? – спросил он и разозлился еще сильнее.

Она не отвечала. Вероятно, не зная с чего начать,  машинально стянула с волос резинку. Они тут же безвольно рассыпались по плечам и упали на лицо с темными подглазьями.

«Это что же она, для меня? Ну, это уж  слишком! - подумал он, однако тут же осекся: - Как же, для тебя! Она ведь даже не накрашена…».  

Губы ее дрожали, и, вероятно, чтобы унять эту дрожь, она плотно прижала костяшки пальцев ко рту.

- Чего ты хочешь? – спросил он, пытаясь быть равнодушным.

- Верни мне моего сына, - прошептала она, губы ее повело в сторону, и она беззвучно разрыдалась.

   Некоторое время он с мстительным интересом разглядывал ее руки, за которыми она старательно прятала от него свое лицо. Наконец, вздохнув так, словно терпение его иссякло, он оперся спиной о стену и   демонстративно отвернулся. Теперь он с тоской думал о том, что все-таки зря впустил ее, что надо было стоять насмерть и не позволять ей даже помыслить о том, что она может вот так запросто прийти к нему в дом.

Отняв руки от лица, она достала из сумочки какую-то тряпицу и как-то нерешительно, словно за что-то извиняясь, протянула ему. Тряпица оказалась детской распашонкой – он даже опешил. 

- Это для него, для нашего сына, – она неуверенно улыбнулась, заглядывая ему в глаза. -  Мне нужно его видеть. Ты не злись, просто я боюсь, что когда… буду там и встречу его, то не узнаю… 

Сомнений быть не могло: она все-таки свихнулась!

- Я ведь не сплю теперь. - Она смотрела мимо него, перебегая глазами с одного предмета на другой, будто боялась на чем-то задержать взгляд и вспомнить то, что могло ей причинить сейчас боль. – Вот и сегодня всю ночь в стекло бился птенец, и я вспомнила: у Бога все живы.

Он никогда не забывал те дни, когда она лежала в больнице, после операции, и, кажется, готовилась к повторной, - все ее эсэмэски были одинаковыми: «Когда ты приедешь, чтобы забрать меня отсюда? Не позволяй им дотрагиваться до меня, мой ребенок жив. А если нет – я все равно не отдам его. Скажи им...»  

А как ведь хорошо все начиналось… 

Он преподаватель, она его студентка. Он ее сразу заметил: слишком живая, наверное, ей трудно было усидеть на месте, она его совсем не слушала – и поначалу это его немного раздражало. Это уже потом он разглядел, как блестят у нее глаза, как вспыхивают они радостью. И волосы замечательные: длинные, гладкие.

Ему подумалось, что в постели с ней должно быть жарко. Эта мысль вдруг взбудоражила и явилась весьма кстати - жена в очередной раз свалила к матери, не иначе как жаловаться на него. И ему почти ничего не пришлось предпринимать. Птичка сама летела в клетку: чуть-чуть пренебрежения, потом капелька внимания, парочка лихо закрученных фраз (это всегда срабатывало), остальное сделала его внешность - как выражались бабы на кафедре, внешность записного красавца. Кажется, все они сходили с ума от его темных с поволокой глаз и хрипловатого голоса. Помимо  плотского, женщины вызывали у него и чисто спортивный интерес: ему было любопытно, на что поведется очередная… Процесс увлекал, ведь в каждой таилась какая-то изюминка и в каждой была своя гнильца.  Все они «велись»  и почти сразу прекращали волновать, утрачивали таинственность и непохожесть, и он уже скучал.  Отношения шли на спад, а на горизонте уже маячила следующая спортивная вершина…  

Разумеется, и эта сразу влюбилась без памяти. Правда, она никак не решалась пойти к нему домой. Для нее просто красивого мужика было мало. Ей нужен был красивый человек. Красивый!!! А он и был им!  Сильным, смелым, добрым – во всех тех историях, которые он ей рассказывал, совсем немного присочинив и кое-где переставив акценты. Правда, пришлось потратить кучу слов. «Ну, пожалуйста», - шептал он ей, крепко обнимая ее и почему-то хорошо зная, что она ему не сможет отказать.

Он чувствовал, как она меняется в его руках (уже не та вечно хохочущая девчонка!), как наливается горячей тяжестью, при этом было в ней и какое-то смятение. И тут вдруг до него дошло: он у нее первый. Это только добавило ему жару…

«Теперь без тебя меня не будет», - неожиданно сказала она, как-то странно и немного горестно вздохнув, – он уже лежал рядом, благодушно улыбаясь в потолок. Он напрягся, почувствовав неладное. «Что ты имеешь в виду?», - спросил он как можно беззаботнее. «Не будет, - проговорила она и добавила. - Без тебя». Вот до чего дура додумалась.

А потом, эти ее глаза. Она так смотрела на него, что всегда хотелось спрятаться. В ее взгляде не было ни желания, ни требования, ни мольбы. Что же в нем было? Неужели любовь в чистом виде, о которой он ей столько натрепал? Та самая, которая не ищет своего, не мыслит зла, всему верит, все прощает? И которая, получается, никогда не перестанет?!

Если это то, о чем писали Шекспир, Петрарка, то как оно может быть здесь? В этой квартире, в этой постели?

Сделав усилие над собой, он заглянул ей в глаза. Так и есть. Там было всё это.  

И всё это было ему не нужно.

Вот и тогда он сразу понял, что ошибся, что ему нужна совсем другая женщина. Эта не укладывалась в привычные рамки кратких свиданий – с разлитым на голые колени вином, хохотом и бесконечным спектаклем, в котором каждый участник изображал кого угодно, только не себя.

В тот вечер, решив ни в коем случае не оставлять ее у себя до утра, он отправил ее домой на такси, сославшись на срочную работу. Все последующие дни он старательно избегал ее. Не смотрел в ее сторону, не отвечал на звонки. И вот тогда она преступила черту: позвонила ему домой. Едва заслышав ее голос, он нажал на отбой – тщетная предосторожность, все равно остаток дня в квартире бушевала буря. Его благоверная орала весь вечер, а потом еще несколько дней с ним не разговаривала, дура.

А эта в один прекрасный день подкараулила его у работы. Он вышел с Илюхой из институтских дверей и сразу ее увидел. Открыто и радостно она смотрела на него, никого вокруг не замечая. «Здравствуй», - сказала она, вплотную подойдя к нему, вся светясь какой-то непонятной уверенностью в себе. Конечно, проще всего было не заметить ее и юркнуть в Илюхину машину, но Илья Константинович при виде такого аттракциона, как назло,  застыл на полуслове с приоткрытым ртом. Всем своим видом запрещая Илье заговаривать с ним, он схватил ее за локоток и потащил в ближайшую подворотню, старательно глядя себе под ноги: ему казалось, что все идущие сейчас смотрят на него. 

В проходном дворе он с ненавистью оттолкнул ее.

- Что за представление ты устраиваешь? – начал он, едва сдерживаясь. Она перестала улыбаться, удивление и некоторая растерянность читались на ее лице.

Она, как всегда, ничего не поняла. Шагнула к нему и уткнулась лицом ему в грудь. Он откачнулся.  

– У нас будет ребенок, - сказала она. 

Он отскочил, впился глазами в ее живот – не зря ему показалось, что она как-то расцвела и даже немного поправилась.  

- Какой еще ребенок! Что ты несешь?! – заорал он. 

Разумеется, она стала цепляться. Пыталась поймать его руку. Ему казалось, что, выговорив это невозможное для него слово  «ребенок», она вся засветилась радостью, какой-то первобытной гордостью. Ему стало  нестерпимо: и неожиданно для себя он залепил ей пощечину. Изо рта у нее пошла кровь, а он почувствовал в животе у себя холод. 

- Делай аборт. Я дам денег. 

Он был уверен, что уж теперь-то она заплачет, а она продолжала улыбаться. Улыбалась, смотрела на него и то и дело смахивала  пальцами кровь с подбородка.

- В этом ребенке ты и я, и мы в нем – одно. Ты - в нем! Как же я могу убить тебя?

Опустошенный, он смотрел на нее. Кровь никак не останавливалась. Она, кажется, забыла о ней. С отвращением и страхом он покосился на ее испачканные кровью руки.

– Чуд-довище! – с ужасом выдохнул он.

Она снова сделала к нему шаг:

- Ты мне не веришь, потому что не знаешь…

Как же он ее ненавидел! Она больше не подчинялась ему!  

Он бросился прочь.

В институте она больше не появлялась. Однажды на кафедре краем уха он услышал историю о девушке с первого курса, которая потеряла ребенка на какой-то там неделе и долго лежала в психушке. Не дослушав, тогда он поспешил выйти из кабинета. Какое-то время он всерьез опасался, что в один прекрасный день на его пороге возникнет мать этой дуры с претензиями. Но все обошлось. Со временем история эта в нем поостыла.

И вот сегодня дура заявилась к нему домой!

Она тянула к нему руки, то одну, то другую – опять цеплялась! - а он решительно отводил их в сторону. Наконец он разозлился всерьез.

- Да прекрати ты эти бабские штучки, - зашипел он. - Ты же прекрасно знаешь, что произошло. Не надо корчить из себя сумасшедшую, этим ты ничего не добьешься. Ты потеряла ребенка. У нас с тобой не было никакого ребенка! Он и не ребенок был – так, эмбрион, биомасса! Не можешь справиться – лечись.

Он выплевывал эти слова, пытаясь перехватить ее взгляд, чтобы заглянуть ей внутрь – может, все же она играет спектакль? Если нет – тогда он  вызовет психушку. Это даже хорошо, что она притащилась сегодня, когда жены нет в городе!

- Как можно жить здесь, где нет нашего сына?

Она не упрекала его - только удивлялась.

 Значит, она хотела жить там?

Мысли его наталкивались друг на друга и разлетались в стороны, но что делать – он не знал. Объясняться с психиатрами и ментами он, понятное дело, не желал. Вышвырнуть ее за дверь? А если она не уйдет и ее увидят соседи? Что, если об этом узнают в институте? На кафедре?   

Она вдруг отделилась от стены: спутанные волосы, потрескавшиеся губы, пугающая бледность смуглого лица. Он невольно проследил за ее взглядом - в глубине коридора висело детское автокресло, под которым  стояли санки. Она опять задрожала, зажав рот рукой, вероятно, чтобы не закричать.

Такого «спектакля» он уж точно не смог бы вынести.

- Прекрати! – почти взвизгнул он. Потом, взяв себя в руки: -  Погоди, я сейчас. 

Он сорвал с вешалки плащ и хотел было взять ее за руку, чтобы вывести за дверь. Куда он с ней собирался пойти? Он этого не знал. Пока не знал. Просто нужно было вывести ее из квартиры и увести куда-нибудь подальше, откуда она уже не сможет найти дорогу назад… На кухонном столе стояла бутылка - коньяк, оставленный вчерашней гостьей. Бутылка была едва почата. Не зная еще зачем, он сунул коньяк в карман плаща и, как-то затравленно улыбнувшись, взял ее за руку, немного помедлил у двери, вслушиваясь в тишину лестничной площадки…

Конец ознакомительного фрагмента